Пошел купаться Уверлей

22
18
20
22
24
26
28
30

— Мое условие — оформить все немедленно.

— Я об этом же. Но за оформление будете платить вы.

— Хорошо. — Владимир улыбнулся, отметив, что продавец впервые обратился к нему на вы. Что ж, и так бывает.

Пришлось и еще помучиться с владельцем: внимательно изучив паспорт, тот потребовал, чтобы Фризе снял ксерокопию. Из этого у плешивого ничего не выгорело. Потом он бегал в пункт обмена валюты — проверял, не вручил ли ему покупатель фальшивые стодолларовые купюры. «Капюры», как он их называл. Поворчал, что они старого образца.

В шестом часу Фризе высадил Ручкина Павла Петровича — так величали продавца — у подъезда его панельного хрущевского дома на Путиловской улице.

— Вы поосторожней с ней! — придирчивым, хозяйским взглядом оглядев в последний раз автомашину, напутствовал Павел Петрович Владимира. Наверное, уже прикидывал, как через месяц повезет ее снова на авторынок. — Движок у лайбы хоть куда! — Он вздохнул. Наверное, какие-то сомнения все же грызли ему душу. — Телефончик у вас есть, адресок тоже. Как справите дела — дайте весточку.

Первые проблески

Корнилов пожалел, что не спросил у Бориса Федоровича, в каком доме он живет, не спросил даже фамилии. Конечно, найти его не составит особого труда — любой житель Батова наверняка укажет, где обитает человек, записывающий голоса птиц. Досадно было другое — он, Корнилов, живет в этих местах уже несколько лет и почти ни с кем не познакомился, не завел дружбы. Какая-то линия отчуждения пролегла между ним и местными жителями. Нет у него хороших знакомых и среди дачников.

Людей можно понять. Всем известно, что на берегу Оредежа поселился отставной генерал. Кто будет набиваться в друзья? Неудобно. Одним деликатность не позволяет. Другим — застарелое недоброжелательство к милиции: «Еще чего! Стану я водиться с ментом!» А пьяниц, которым море по колено, он и сам отвадил, когда зачастили «на огонек». То стрельнуть деньжат, то просто попросить до завтра поллитровку.

Но сам-то он? Почему отгородился от людей?

Своим успехам на службе в уголовном розыске Игорь Васильевич во многом был обязан особым даром общения. Умел располагать к себе людей. Даже уголовников. В молодости, работая участковым оперуполномоченным, не побоялся пойти ночью на Смоленское кладбище на правеж, куда его пригласили однажды воры. И, сумев сказать им свое «петушиное слово», ушел без потерь тогда, когда посчитал нужным.

«Стар я, наверное, стал, — сетовал Корнилов. — Ворчлив и консервативен. Подрастерял свое обаяние. А может, обиделся на весь мир?»

Сейчас, вспомнив встречу с Борисом Федоровичем, он сделал себе выговор за то, что не открылся ему. Не сказал, что пещеры его очень даже интересуют, а стал отнекиваться, придумал какого-то мифического рыбака! Мог бы сказать своему новому знакомому правду. Не об убийстве в «Астории», конечно, а про то, что пропал иностранец, который, возможно, собирался приехать в Рождествено на поиски пещер. Борис Федорович мог бы помочь. Местный, знает здесь каждый пригорок.

Приступ самобичевания пошел Корнилову на пользу: «Если я способен взглянуть на себя со стороны — еще не все потеряно. Может быть, к столетнему юбилею приличный человек из меня и получится!»

Худенький паренек лет двенадцати ловил рыбу на полуразвалившемся пешеходном мостике через Оредеж. У него Корнилов спросил, где живет орнитолог Борис Федорович.

— Дядя Боря? В двадцать первом доме. Квартиру не помню, в первом подъезде.

«Чего они такие бледные, деревенские мальчишки? — думал Корнилов, поднимаясь по заросшей густым кустарником тропинке в гору. — На дачников посмотришь — те все коричневые».

Бориса Федоровича он нашел сразу. Позвонил в первую попавшуюся квартиру — и через несколько мгновений увидел его на пороге.

— Сюрприз! — радостно провозгласил старший сержант запаса. — А я собрался вас проведать. Заходите, заходите, — он пропустил Корнилова в крошечную — двоим в ней трудно было повернуться — прихожую, старательно запер дверь на несколько замков и пригласил гостя в комнату.

Генерал заметил, что квартира однокомнатная, кухня не больше прихожей, а комната настолько заставлена мебелью, что оставался лишь узкий проход к окну. «Наверное, жили в деревенском доме, а когда переезжали, жаль стало расставаться с мебелью».