Ванечке три года. Его спасли во время пожара, в котором погибли его родители. Отец успел вынести мальчика из горящего дома, вернулся за матерью, тогда и рухнула вовсю уже разгоревшаяся крыша, похоронив под собой и мать, и отца ребенка. Родных в Приморске у Вани не оказалось, но в приют его Степаныч пока не отдал. Настоял на том, чтобы полиция отыскала родню мальчика, пока тому в нашей больнице залечивали небольшие ожоги. И ведь сыскалась какая-то там тетка. Но ехать ей далеко, телеграфировала, что приедет через несколько дней. Степаныч по своим каналам выяснил, что тетка та, хоть и бездетная вдова, но в целом добрый человек, да и Ванечку к себе забрать не против. И слава богу! Ждем ее теперь со дня на день.
Ванечку поселили отдельно в маленькой палате в конце коридора. За ним по очереди присматривали медсестры, сиделки и даже Степаныч иногда забирал его в свой кабинет, когда некому было с ним посидеть. Я забегала к Ванечке в свободное время, хотя не всегда моя помощь была актуальна. Конечно, покормить, переодеть – это было не ко мне. А вот поиграть, поговорить – тут мы нашли друг друга: два одиноких и по сути никому не нужных человечка. Впрочем, Ванечка был уже нужен, просто тетя еще не приехала.
Мы поиграли с Ванечкой в прятки. Конечно, он прятался, а я искала. Долго искала. Шла совсем не в ту сторону, в которой за шторкой у окна слышалось громкое сопение и тихое хихиканье. Шарила под кроватью, за тумбочкой, открывала дверцы шкафа. И только когда малыш нетерпеливо начал возиться в своем зашторье, наконец, его “нашла”. С радостным визгом Ванечка выскочил и запрыгал вокруг меня. Потом я водила по его ладошке, приговаривая “Сорока-сорока”. Откуда я знала эту игру для самых маленьких – я не помню. Так же. как не помню. откуда помню колыбельную, которую пела ребенку, когда он явно устал и угомонился, уютно устроившись на кровати. Когда же маленькая ладошка, крепко сжимавшая мою руку, расслабилась и отпустила меня, прекратила пение – уснул. Аккуратно на ощупь получше укрыла малыша и пошла на кухню – за обедом.
Первое время мне было очень страшно самостоятельно ходить по больнице. Когда вдруг перестаешь видеть окружающее, вдруг понимаешь, что глазами ты не только ориентировался в пространстве и воспринимал зрительные образы, ты буквально держался взглядом за находящиеся вокруг предметы. Мы выхватываем точки, за которые держимся глазами, как за соломинку. И когда вдруг слепнешь, то теряешь опору. Ведь и вестибулярный аппарат связан со зрением. И тут вдруг понимаешь, что возможность видеть этот мир – это гораздо больше, чем ты мог себе представить. Это контроль происходящего, твоего положения в этом мире, это твоя уверенность, опора. Как ноги, которые удерживают твое тело порой даже на небольшой поверхности. Как руки, которые держат тебя за стену или перила лестницы. И когда вдруг исчезает этот канал восприятия. ты чувствуешь себя сферическим конем в вакууме – я не вижу, кто я. я не вижу, где я, я болтаюсь где-то в пространстве и все время боюсь упасть, хотя даже не вижу, куда падать. Я боюсь на что-то наткнуться, споткнуться, упасть. Мир вдруг оказывается гораздо опаснее и страшнее. Пугают даже внезапные пороги или ступеньки лестниц, когда ты в любой момент можешь не почувствовать тот самый край и, потеряв опору, полететь куда-то вниз, больно пересчитывая ступени многострадальной тушкой. Откуда-то я помню, что падать, разбиваясь обо что-то твердое и неровное – это очень-очень больно.
Наверное, если ты уже много лет живешь без этого канала восприятия действительности, такого чувства потерянности не возникает. Но у меня, похоже, раньше все было хорошо с глазами, потому что паника, настигающая меня каждый раз, когда я теряла опору в виде стены, за которую держалась, перил или руки какой-нибудь доброй сестры милосердия, явно указывала на то, что это – непривычное для меня состояние. И тем больнее становится одиночество, когда ты понимаешь, что по большому счету никому не нужен и опереться тебе не на кого. Когда теряешься в лабиринте многочисленных коридоров и кажется, что ты осталась тут навсегда – бродить в этом неизвестном тебе мире, натыкаясь на стены, на предметы, спотыкаясь о пороги или оставленные на полу ведра с водой. А иногда даже кажется, что ты зависла одна в огромной пустой вселенной и болтаешься где-то среди звезд и за много-много тысяч световых лет вокруг – только темная пустота, в которой болтается маленькая песчинка в виде тебя. Только не спрашивайте меня, откуда я знаю, что такое – световой год. Просто знаю. Откуда-то.
Впрочем, когда такие ощущения и мысли вдруг возникали в моей ушибленной голове, я старалась не позволять им овладевать мной. На самом деле мне грех было жаловаться: люди по большей части были добры ко мне. Медсестры помогали там, где я не справлялась сама, особенно первое время, пока я изучала окружающую меня действительность, училась на ощупь есть, мыться, одеваться и передвигаться по больнице. Даже больные в коридорах, если видели, что иду не в ту сторону или есть риск натолкнуться на что-нибудь, брали меня под руку и отводили туда, куда мне надо было. Никто надо мной не смеялся, не издевался. Просто у всех были свои дела, свои заботы. Больные помогали скорее от скуки, а персоналу больницы просто некогда было заниматься еще и мной.
Я дошла до кухни и встала в проеме двери. Дальше проходить сама я не рисковала – слишком много опасного ждало меня в этом помещении. Кастрюли с кипящим супом, например. Тут повсюду были какие-то столы, плиты, шкафы и идти, держась за них было опасно – можно было ненароком свернуть со стола подготовленный тазик с нарезанным хлебом или просто врезаться и без того не очень здоровой головой в угол навесного шкафчика с посудой. Поэтому обычно я вставала у двери и ждала, когда освободится кто-нибудь из работниц и поможет мне. Одна из поварих, тетушка Анна, заметила мое появление.
– Привет, Осинка! Голодная? Седись за столик, он свободен. Сейчас принесу тебе поесть.
Я осторожно прошла к маленькому столику недалеко от двери и села на табуретку. Повариха принесла мне тарелку супа, кусок хлеба и кружку с компотом. Еда в больнице была простая, но кормили три раза в день, так что голодать мне не приходилось. Хотя, судя по тому, как мне голодно было первое время, когда шоковое состояние прошло и я, наконец, смогла нормально питаться, привыкла я к совсем другому. Мне все время хотелось чего-нибудь вкусненького. Но чего – я не помнила.
Глава 9
Матушка Прасковья
Настоятельница женского монастыря, расположенного недалеко от Приморска, матушка Прасковья посещала муниципальную больницу имени Святой Марии, которую в народе также называли больницей для бедных, достаточно часто. Многие послушницы из ее монастыря проходили там служение в качестве сестер милосердия, санитарок и прочих подсобных работниц. Да и сама матушка приезжала туда не только для того, чтобы проконтролировать работу своих подопечных, но и для того, чтобы выполнить свой долг. Она беседовала с больными (в основном, с женщинами), кого-то наставляла на путь истинный, кого-то утешала, кому=то помогала принять скорую смерть и достойно пройти свой последний путь. Иногда она возвращалась в монастырь с новой послушницей.
Разные женщины попадали в эту больницу. Порой это были забитые и несчастные жертвы домашнего насилия, либо оставшиеся без родственников и крова беспомощные старушки, или же выгнанные из дома девчонки, имеющие несчастье так или иначе опорочить свою семью связью не с тем мужчиной. Нередко встречались беременные жертвы изнасилований со сломанной психикой. Когда им некуда было идти, когда единственным выходом они видели петлю на шею, матушка Прасковья помогала им добрым словом, участием, советом, а то и конкретной помощью: например, с поиском работы по силам, недорогого жилья. Те, кто готов был принять правила и условия монастыря, становились новыми послушницами. Иногда уход от светской жизни в монашество помогал женщине найти новый смысл в этой жизни. Впрочем, и общения с родственниками несчастных матушка не гнушалась. Она могла поговорить с родителями выгнанной из дома девицы, помочь им принять правильное решение, в результате которого семья приходила к примирению и воссоединению.
Что касается новых послушниц, то у матушки не было цели запереть их в монастыре навечно. Иногда, придя в себя, переосмыслив свою жизнь и успокоившись, женщина находила в себе силы начать новую жизнь, либо изменить старую. Те же, кто находил свое призвание в служении Богу и бескорыстной помощи людям, продолжали жить и работать в монастыре и в подшефных организациях – больницах, приютах, домах милосердия.
Конечно, монастырь – не дом отдыха и не курорт. Все, проживающие тут, работали по мере своих сил и возможностей. Для всех находилось полезное дело. Даже немощные старушки могли выполнять что-то посильное для них – например, вязать носки для сирот, чистить овощи на кухне. Быть мягкосердечной и слишком доброй настоятельница себе позволить не могла – своих подопечных и подчиненных она держала в строгости и требовала дисциплины. Не готова работать и помогать по мере своих сил – отправляйся обратно на улицу. Не умеешь ничего – получи в качестве шефства помощь других послушниц и монахинь. В-общем, не можешь – научим, не хочешь – заставим. Но многих устраивала и такая диктатура, поскольку они с радостью складывали ответственность за свою жизнь на плечи монахинь. Ведь так удобно, когда решения принимают за тебя, когда тебе устанавливают рамки и правила и твоя задача – всего лишь следовать всем этим правилам. А свобода… не всем она нужна. Многие наелись этой свободы до такой степени, что и жизнь не мила стала. Размеренный образ монастырской жизни с минимумом страстей и соблазнов мог дать иллюзию счастья. Счастья не думать о завтрашнем дне. Впрочем, как было уже сказано ранее, жаждущих свободы никто не держал. Но и поддержки от монастыря тогда ждать не стоило.
Матушка Прасковья прошла в кабинет главного врача. Ей нужно было обсудить с ним работу своих послушниц, выслушать рассказ Семена Степаныча про нужды больницы, разработать план дальнейшей помощи. Нужно подумать, к кому из благотворителей и меценатов обратиться за материалами для ремонта, у кого попросить материальную помощь на медицинские материалы, а кто может привезти овощи, крупы для питания больных. Муниципалитет выделял какие-то деньги больнице, но их едва хватало на самое необходимое, да на небольшую зарплату для сотрудников. Помощь была нужна всегда и матушка активно участвовала в ее обеспечении по мере своих сил, возможностей и связей. Она много контактировала с богатыми аристократками, женами и дочерьми купцов, зажиточных мещан, среди которых появилась хорошая традиция проводить благотворительные балы, аукционы, доход от которых частично шел на содержание данной больницы, а также приюта, организацию бесплатных обедов для голодающих и другой помощи неимущим. А матушка Прасковья содействовала тому, чтобы направить эту помощь в нужное русло.
Поэтому матушка настоятельница была достаточно частым гостем в больнице для бедных.Помимо прочего, настоятельнице просто приятно было пообщаться с хорошим и умным человеком, которым являлся главврач больницы.
Семен Степаныч сидел в своем кабинете, уткнувшись в счета. Под глазами залегли тени, усталость и хронический недосып в его возрасте очень плохо сказывались на внешнем виде. Увидев вошедшую в его кабинет матушку, он обрадовался, предложил ей сесть в удобное кресло для дорогих гостей (для неприятных был отдельный стул) и попросил пробегающую мимо медсестру Лилечку принести чаю.
Расположившись за столом с незамысловатыми больничными кружками с чаем, они повели неспешную беседу. Обсудили нужды больницы, обговорили, какие послушницы останутся работать в больнице медсестрами и санитарками, а каким придется вернуться в монастырь и заняться другой работой – эта им не подходит. А потом Степаныч рассказал настоятельнице про недавнюю пациентку больницы, которую они вынуждены были приютить и после выздоровления.
– Ее привезли в отвратительном состоянии. Лицо было – сплошной синяк, да опухоль. Руки-ноги, все тело в синяках, да ранах. А главное – сильная рана на голове. Причем, явно было магическое воздействие. У нас неплохие врачи, хоть и приходится им работать порой без выходных, да и зарплатой особо порадовать не могу. Итак выбиваю премиальные по мере своих возможностей. Они сделали все, что могли, но зрение к ней пока так и не вернулось, как и память. Она старается помогать по мере сил, но у нее мало что получается. Хотя вроде как грамотная, письмо вспомнила. Но даже за бумаги я ее посадить не могу, писать-то может, а вот читать – нет. Но вот, что интересно… – Степаныч задумчиво потер переносицу, – Есть в ней кое-что необычное. Была у нас пара интересных случаев с ней.
ebooksa