Бабушка, которая хотела стать деревом

– Нина, ужин есть? – спрашивал дядя Артур.

– Арбуз, – отвечала тетя Нина.

Дядя Артур шел делать себе омлет. Заодно и меня подкармливал. Омлет он делал невероятно вкусный – с помидорами, зеленью. Для меня до сих пор омлет – это не завтрак, а ужин. И готовлю я его так, как делал дядя Артур. Вилкой взболтать яйца без всякого молока, при этом ругаясь тихо на жизнь, которая ему досталась с такой женой, порезать спелый помидор, зелень, чеснок, а потом все остервенело мешать на сковороде. В итоге выходило непонятное месиво, которое пахло на весь дом и было до одури вкусным.

Короче говоря, если вам хоть раз приходилось выходить из дома в двух полотенцах, намотанных на голову, а сверху в меховой шапке, вы тоже всю оставшуюся жизнь будете возить в чемодане походный фен. А также еду – яблоко, карамельки, печенье, хоть что-то, что позволит вам не умереть с голоду. Такой сухой паек, НЗ, неприкосновенный запас, который, спасибо судьбе, если не пригодится. Маме в голову не приходило взять с собой в поездку хотя бы шоколадку для меня. Зато приходило в голову своровать яблоки в чужом саду по приезде. На завтрак, так сказать. Не то чтобы мы бедствовали и у нас не было денег. Просто так веселее, думала моя мама. Я так вовсе не считала. И объясняла хозяевам, которые ловили нас на воровстве, что не ела приблизительно со вчерашнего утра. Мама просто пыталась меня накормить ворованными яблоками. Больше нечем. После этого сердобольные люди кормили меня завтраком, еще не зная, что уже завтра их жизнь изменится – появление мамы в доме никого до добра не доводило. Если она не могла устроить притон, начинала помогать делить имущество. А всем всегда есть что делить с родственниками – старые дачи, клочки квартиры, пусть несколько метров. Люди становятся удивительно алчными, когда вдруг появляется возможность урвать копейку. Мама предоставляла свои адвокатские услуги в обмен на бесплатное проживание. Но свою работу делала честно. Если видела обман, несправедливость, билась до конца. Благодарные клиенты ее обожали, носили на руках. Меня за мамины услуги кормили, спасибо большое. То, что вчерашние родственники переставали разговаривать, ругались навечно, уже не имело значения. То, что мама рушила жизни бывших мужей, новых жен, новых детей, деля имущество в пользу бывших, тоже считалось успехом. Да, все было по закону. Бывшая жена, от имени которой выступала моя мама, была счастлива, что отомстила не только новой жене, но и ее детям, оставив их ни с чем. По закону она была права, претендуя на часть квартиры, дачи, участка. Но когда бывший муж наложил на себя руки и все дети – и бывшие, и новые – остались без отца, какие чувства она испытывала? Такую цену готова была заплатить за сделку? Мама считала, что договариваться бесполезно. Нужно действовать решительно и резко. Женское самолюбие, обида, пережитое предательство – схема ложилась на плодородную почву. Ее клиентки просили уничтожить, оставить бывшего без порток. Маме как адвокату это давалось легко. То, что происходило после решения суда, ее уже не волновало. Она выполнила заказ клиента, отработала. Мы уезжали в новую жизнь.

Меня же всегда интересовало именно продолжение. Что случилось с этими семьями? Как они живут дальше?

Однажды мама доказала, что женщина, любовница, имеет право на алименты. Тогда не существовало анализов ДНК. Не знаю, как маме удалось выиграть дело, но она его выиграла. Это был не вопрос денег, выживания – та клиентка занимала высокий пост и вполне могла обеспечить и себя, и ребенка. На гонорар, который она заплатила, мы уехали в отпуск на море. Она говорила, что хочет добиться правды, ведь любовник очень хотел ребенка, собирался развестись, узаконить новые отношения, но в последний момент передумал. Мне кажется, это была месть. Суд с помощью моей мамы признал правоту любовницы, мужчине назначили ежемесячную выплату алиментов. Законная жена с ним развелась. Двое детей-подростков отказались общаться с отцом, не простив предательства и того, что мать плакала каждый вечер, поседев от горя. Новорожденную дочь мужчина сам не захотел видеть, не простив ее матери суд и вынужденный развод. Мужчина погиб, влетев в стоявшую на обочине фуру. Был пьян. Бывшая жена, похоронив его, поскольку больше некому, оказалась в психиатрической клинике. Сыновья-подростки остались на попечении старенькой бабушки, то есть сами по себе. И как сложилась их судьба, я не знаю.

Оно того стоило? Не знаю, как мама со всем этим жила. Я бы не смогла. Я ее спрашивала много раз – как после такого можно дышать? Мама отвечала, что она всегда на стороне клиента. Кто первый ее нанял, того она и будет защищать. Адвокатская этика.

Именно поэтому я всегда мечтала стать врачом. Лечить всех. Не находиться ни на чьей стороне. Или учить детей русскому языку. Или готовить и всех кормить. Я бы никогда не смогла сделать выбор, не думая, как люди будут жить дальше после того, как я приму за них решение, поставлю точку в давних спорах или последую маминому совету – «проще сжечь, чем спасти». Я всегда за спасение, а не за сжигание. Мосты, даже самые старые и обветшалые, лучше зияющей пропасти.

Арендные квартиры. С кем туда приезжает хозяин, если вообще наведывается? С любовницей? Или пускает пожить бывшую жену с сыном? Или дочь от первого брака с мужем? Кому сдает? Есть ли какие-то требования? Например, нельзя с собаками или курить на балконе? Или можно только с котами? Или только четыре жильца, а не пять, хотя пятый может спать на диване на кухне? Мне интересно, что творилось в голове у хозяина, когда он делал открытую зону ванной и туалета, видимо, следуя новомодному на тот момент дизайну. Большая спальня, большая зона ванной, но туалет разделен узкой перегородкой, не предусматривающей дверь. Лежащий на кровати видит сидящего на унитазе. Пусть и близкого человека. Но некая зона приватности должна же быть. Или нет?

В домах, где мы с мамой жили в моем детстве, туалеты и ванные были разными. От деревянных во дворе, до коммунальных, где у каждого жильца свой рулон туалетной бумаги, свой ершик и освежитель воздуха. Возьмешь чужой – скандал обеспечен. Помню тетю Таню, которая всех соседей по коммуналке подозревала в том, что они брали ее освежитель воздуха. Она открывала дверь туалета и кричала:

– Вот! Опять моим пахнет! Понюхайте!

Соседи тяжело вздыхали. Тетя Таня покупала самый дешевый и самый ужасный освежитель из всех возможных. Им можно было травить тараканов, но не освежать воздух в замкнутом пространстве. Себе дороже.

Жить на птичьих правах, когда вынужден принимать установленные правила, не просто тяжело – невыносимо. Тебя пускают на время пожить в квартиру в качестве благодарности за услугу, дружбу, связи – не важно. Но ты находишься в гостях, ты никто, временный жилец. С тобой не нужно считаться. Вот это самое невыносимое для меня. С детства, когда я отмывала чужие квартиры, выметала чужие дворы так, как это не делали хозяева. И все равно оставалась виноватой. Порвалась бельевая веревка? Засорился уличный туалет? Всегда остаются виноватыми временные жильцы. В детстве, когда мои сверстницы вели дневники, анкеты, описывая мальчиков, любимые музыкальные группы, переписывая тексты песен, я вела дневник перегоревших лампочек, сломанных кранов, неработающих духовок. Всегда, до точной даты и времени могла сказать, где, в какой квартире что перегорело, что не работало. Когда вызывали сантехника, а когда электрика. Мама мной восхищалась – ей не составляло труда доказать, что в поломках и лишних счетах виноваты не мы. Я же всегда страдала от того, что нужно доказывать собственную честность и ответственность, которые не предполагались. Не конкретно у нас с мамой, а в принципе у всех людей.

– Почему они нам не верят? – спрашивала я маму, когда хозяйка квартиры обвинила нас в какой-то протечке.

– И правильно делают, – пожала плечами мама. – Людям в принципе нельзя верить. Никаким.

– Даже близким? – удивилась я.

– Особенно близким, – кивнула мама.

– То есть ты и мне не веришь?

– Верю, потому что ты всегда подтверждаешь свои слова. Вот этими записками и отчетами. Молодец.

Меня это тогда потрясло до глубины души. То есть, если бы я не выкладывала перед мамой отчеты, записи, она бы и мне не верила? Получалось, что так.