Пабло усмехается.
– Чем же ты занимаешься в свободное время, когда не занята прогулкой по Гаване и разбиванием сердец?
– Я провожу время с моими сестрами – у меня их три.
А еще у меня есть брат, но его имя никто больше не произносит.
– Я читаю, хожу по магазинам. Мы любим кататься на лошадях, ходить на пляж.
Я уже не говорю об общественных обязанностях. Все это звучит так легкомысленно и скучно. Наша главная цель – дождаться, когда мужчина войдет в нашу жизнь и женится на нас. Какая-то часть меня завидует Алехандро – он осмелился сбросить с себя груз ответственности за то, что родился в семье Перес. Я завидовала той легкости, с которой он рискнул всем ради своих убеждений. И в то же время была зла на него, и я ничего не могла сделать со своим гневом. Верность – это сложная штука. Что должно быть на первом месте – верность семье или верность стране? Или же мы прежде всего должны быть верны самим себе, верны своему сердцу, своим убеждениям, своему внутреннему голосу, который ведет нас?
Хотела бы я знать ответы на эти вопросы.
– Странно, что ты не учишься где-нибудь за границей.
– Моя мама не одобрила идею о нашем поступлении в университет. Беатрис продвигала это самым активным образом – из нее получился бы отличный адвокат, но в конце концов она смирилась. У моих родителей очень традиционное представление о том, чем должна заниматься кубинская женщина, и невзирая на то что общественное мнение может не одобрить их мировоззрение, они не собираются его менять. Работающая женщина из семьи Перес – это пятно на репутации семьи Перес.
Он выглядит слегка возмущенным.
– Значит, ты просто должна ждать, пока однажды не переедешь из родительского дома в дом твоего мужа?
– Да.
– А что, если ты никогда не выйдешь замуж?
– Тогда я останусь жить в нашем доме и буду заботиться о маме, пока не состарюсь.
Так же как и ему, мне такая перспектива кажется малопривлекательной, но я не могу подобрать слова, чтобы объяснить, что у меня нет других вариантов. Конечно, теоретически я могла бы пойти против воли родителей, нарушить семейные традиции, но правда в том, что никто и ничто не увлекало меня настолько, чтобы я была готова рискнуть разорвать связи с семьей. У меня нет тайной мечты стать врачом или адвокатом. Мне девятнадцать лет, и я понятия не имею о том, какой будет моя дальнейшая жизнь. А в условиях моей нынешней предсказать будущее становится еще труднее.
– И тебя это устраивает? – спрашивает он с сомнением на лице.
– Нет, конечно же, нет. Но ты говоришь так, словно у меня есть неограниченные возможности выбирать то, что мне нравится.
– А если бы именно так и было?
– Я не интересуюсь политикой, – отвечаю я.
Это одновременно предупреждение и предостережение – революция меня не интересует. Меня не интересует даже упоминание о ней. Гавану сотрясают не только взрывы бомб; расстрельные команды президента Батисты в последнее время развернули бурную деятельность, и ни один кубинец, каким бы богатым он ни был, не может быть уверен в собственной неприкосновенности. Тому доказательство – мой родной брат. Лучшее, самое благоразумное, что можно сейчас сделать, чтобы выжить в Гаване, – это не лезть на рожон, не высовываться и жить своей обычной жизнью. Жить так, словно ничего не происходит и мир вокруг тебя не впадает в безумие.