Сломленные души

— Ты итальянка?

Она кивает.

Фамилия кажется знакомой, но я не могу ее вспомнить.

— Ты из Чикаго?

— Из Нью-Йорка.

Как только она это произносит, приходит озарение.

— Ты родственница Артуро Девилля?

— Он мой брат. — Она прикусывает губу. — Ты знаешь Артуро?

Подчиненного босса нью-йоркской семьи «Коза Ностра». Черт. Я не знаком с Артуро Девиллем, но Роман всегда следит за тем, чтобы у Братвы были сведения о каждом человеке, так или иначе связанном с нами.

— Я из русской Братвы, mishka. Жена твоего дона — сестра жены одного из наших силовиков, — говорю я. — Надо срочно позвонить твоему брату и сообщить, что ты здесь.

Ася замирает на месте.

— Пожалуйста… не надо.

— Почему? — спрашиваю я, чувствуя, как меня охватывает тошнота. — Он как-то связан с тем, что с тобой случилось?

Она качает головой, затем обхватывает меня за шею и прижимается к моей груди.

— Наверное, он думает, что я умерла. Я хочу, чтобы так оно и было.

— Но он же твой брат. Он, наверное, сходит с ума от беспокойства. — Я провожу рукой по ее темно-каштановым прядям. — Ты должна сказать ему, что с тобой все в порядке.

— Ни хрена я не в порядке! — огрызается она, затем слезает с моих колен и буравит меня взглядом. — Эти люди месяцами накачивали меня наркотиками и продавали. А я им позволяла! Я ничего не сделала! Ну что за гнусное существо, которое позволяет им совершать их мерзости, не сопротивляясь?

Она плачет и при этом кричит. И я ей позволяю. Гнев — это хорошо. Любое проявление реакции — хорошо. Поэтому я ничего не делаю. И не пытаюсь ее успокоить. Я сажусь на край кровати и молча за ней наблюдаю.

— Знаешь, что вчера вечером, когда ты нашел меня, я впервые попыталась убежать? — продолжает она. — Ты хочешь, чтобы я рассказала об этом своему брату? Он воспитал меня не для того, чтобы я стала чертовой шлюхой! Я лучше никогда больше не увижу его, чем он узнает, что позволила им сделать из меня!

Она делает глубокий вдох и хватает мою рубашку с пола возле своих ног. Наступив на ее край, она обеими руками тянет за материал, пока рубашка не рвется. Затем начинает ее кромсать. Я смотрю на нее с изумлением. Я думал, что она кроткая и нежная, но, наблюдая за ее великолепной яростью, понимаю, как сильно ошибался. В ней пылает огонь и свирепствует дух жизни. Те, кто причинил ей боль, кто сломил ее дух, — они не смогли его полностью уничтожить. И я найду всех до единого и заставлю их заплатить.