— Пусть тащит свою задницу бегом домой. Там предки с ума сходят. Третий час ночи. Позвонить она могла?
— Ой, мамочки. Я забыла. — кричит в трубку.
— Вы где вообще?
— По городу гуляем, С тренировки топаем.
— Спортсмены, блин, романтики. Ладно, топайте быстрее , я позвоню, успокою. Завтра на работу, не забывайте.
Вызываем такси. Пока ждем машину, целуемся. Она отстраняется.
— Скажи, среди твоих девушек ангелы были?
Не подумав, ляпаю:
— С десяток, наверное. — Тут же обнимаю и целую в нос. — А вот Энжи – одна-единственная, неповторимая.
Помолчав, спрашиваю.
— Так, а что там про разбитое сердце?
— Я его вот только в кулечек сегодня собрала, вдруг склеится. — Прижимается ко мне, и мы стоим так, пока не приезжает такси.
Она заставляет меня не отпускать такси и ехать сразу домой. Я так и поступаю. Домой попадаю скорее рано, чем поздно. И как оказалось, культурная программа на сегодня еще не исчерпана. Ни по сюрпризам, ни по эмоциям, ни по красоте.
Я едва успел снять футболку и включить чайник, как зазвенел звонок у двери. На автомате открываю, даже не взглянув в глазок.
Там стояла Ольга. Моя мачеха, вторая жена отца. Та, которая исчезла на второй день после ареста вместе со всем ценным барахлом, которое было в доме.
— Привет, Сережа. — Она ждала приглашения. — Нам нужно поговорить.
Делаю шаг назад и приглашающий жест рукой. Она проходит, кладет руку мне на грудь.
— Ты возмужал за эти месяцы.
— Хожу в качалку.
Удивляюсь сам себе. Если попробовать найти среди всех женщин до Энжи ту, которая глубже других проникла в мою душу, то, однозначно, это была она. Когда полтора года назад она появилась в нашем доме, я не воспринял ее всерьез, зато сразу заценил ее красоту. При первой же возможности чуть ли не силой попытался склонить ее к сексу, но получил такой отпор, что мало не показалось. После оплеухи до вечера ее же хлопотами проходил с холодным полотенцем на физиономии. А удар коленом в пах отбил всякие мысли о девочках недели на две. Отцу она ничего не сказала, мы оба старались не пересекаться друг с другом, но думал о ней я постоянно до самого ареста отца. После ее исчезновении тоже думал, но уже в совершенно другом ключе. А тогда ее руки на моей обнаженной груди хватило бы, чтобы я обезумел от страсти. Сейчас мое сердце билось как швейцарские часы. А обида за предательство делала это прикосновение неприятным.