Ниточкин и Клара посмеивались, на сплетни им было плевать. А дружбой своей они дорожили.
Сложнее было с тещей. Юльку она по-прежнему не отдавала.
Ниточкин настаивал, увещевал, приводил доводы, главный из которых – сестры должны расти вместе. Но у Галины Николаевны были свои резоны – Юлька целый день в саду на воздухе, ест свежие яйца и творог, свои яблоки и сливы, а не импортные, напичканные черт знает чем.
– Книжки мы читаем, цифры учим, стихи, вы забыли, что я учитель? И деду она радость и сила, а мне и говорить нечего. Я бы без нее… – И суровая Галина Николаевна принималась плакать.
Что он мог с этим поделать? Жалко ее было до сердечной боли. У нее своя правда, и он должен с этим считаться.
– И еще, Александр Евгеньевич, – теща искала все новые аргументы, – а татарочка твоя, нянька? Возьмешь еще и Юльку – точно сбежит! На кой ей два дитя? С одной легче. Да ты знаешь Юльку, такая оторва и бесененок, в кого – не пойму! Катя моя ангелом была, да и Маша спокойная. Ты вроде тихий… А эта – ну чистая бандитка! – И теща расплывалась в улыбке. – Никто с ней не справится. Ни ты, ни нянька твоя! Глаз да глаз за ней, иначе беда!
Профессор ездил в поселок каждые выходные, но одним днем, без ночевки. Ночевку ему не предлагали – дождь ли, снег, сильный ветер, да и он сам уезжал с облегчением, тяготясь неласковой родней. Не складывалось у них, не получалось.
«Чужой я для них, – думал Ниточкин, – как был чужим, так и остался. Но Юлю они любят искренне, и понятно, что это единственное, что дает силы жить. И все-таки это неправильно: родные сестры – и два разных дома».
В субботу у них с Марусей были мероприятия: Образцовский кукольный, Музыкальный Сац на Вернадского, Уголок Дурова, цирк. Потом кафе-мороженое, прогулка. Это были счастливые часы. В воскресенье хотелось отоспаться, но он собирался и ехал в поселок. По дороге в магазин – Юлькины любимые мандарины и плавленые сырки. Тестю колбасу, теще торт – и вперед.
Иногда брал Марусю. Но с горечью видел – девочки друг по дружке не скучают, отвыкли. Юлька тут же начинала командовать, Маруся исправно выполняла команды, старшая начинала наглеть, и за этим следовали Маруськины слезы и шепот: «Папа, поедем домой! Ася наверняка уже вернулась!»
В выходные Ася уходила. Профессор не спрашивал куда – не его дело. Наверняка на свидание. А что, имеет право – красивая молодая женщина. И тут же пугался – а если она выйдет замуж? У них, кажется, приняты ранние браки по сватовству. Понимал: когда-нибудь она все равно уйдет, устроит жизнь их незаменимая Ася. Да и какой муж позволит пропадать целыми днями в чужом доме?
Об Асе и ее семье профессор знал не много: семья большая, многодетная, трое детей. Мать и отец работают на стройкомбинате. Приехали в столицу лимитчиками. От родных Ася ушла три года назад, снимает угол.
На вопрос профессора, а что такое угол, рассмеялась:
– Ну, закуток: кровать и ситцевая шторка на резинке. Возле кровати табуретка, на ней будильник и журнал «Здоровье», бабушка выписывает, хозяйка, а мне интересно, я же медик.
– А где сама бабушка? – не понял профессор.
Ася удивилась:
– Как – где? Там же, в комнате. Квартира коммунальная, у бабы Нади комната. Хорошая комната, метров пятнадцать. Бабушка невредная, мне повезло. И соседи невредные, готовить разрешают. Мы с бабой Надей чаи гоняем и болтаем о жизни. Она одинокая, бездетная, жалко ее, и я, конечно, чем могу, помогаю: и в магазин, и постирать, и в аптеку. Вкусненькое с зарплаты приношу – она пряники любит и мороженое. В общем, живем мы дружно.
– Простите, Ася, – профессор от смущения кашлянул, – понимаю, вопрос крайне бестактный, но не любопытства ради, поверьте! Сколько вы платите за ваш угол? За кровать с табуреткой за занавеской?
Теперь смутилась она:
– Да вы не беспокойтесь, всего пятнадцать рублей. Это мало, поверьте!