Дом в Мансуровском

Меня колотило, как от озноба. Здесь вырос наш сын, здесь он был счастлив. Здесь его комната, в которой все так же, как было при нем. А его отец предлагает мне уйти отсюда, разменять квартиру? – Клара замолчала. Молчал и профессор. – В общем, через пять месяцев был суд, и квартира осталась нашей, моей и маман. А этот упырь получил дачу и машину. Ну да бог с ним. Я была рада, что этот кошмар закончился.

А знаешь, что было потом? А потом я взяла отпуск и решила сделать ремонт. Бродила по квартире, расставляла книги, статуэтки, посуду. Вешала новые шторы, перевешивала картины, расставляла фотографии. Слушала музыку, любимые пластинки сына. Пила кофе, смотрела в окно. И ощущала, как новая жизнь по капле вливается и наполняет меня. Это я к чему, мой дорогой? – улыбнулась Клара. – Не всегда нужно бояться перемен. Не всегда.

– Ты о чем, о ремонте? – хмуро спросил Ниточкин. – А может, стоит поменять квартиру?

– Я не о ремонте, Саша. Я о том, что человек постепенно, по капле начинает жить, как бы это ни казалось странным. И помогают в этом обычные вещи, рядовые дела. Я, например, искала обои, мне хотелось определенные, синие в клетку – такая вот дурь. Я искала, отвлекалась и приходила в себя. Да, дальше будет другая жизнь, отличная от той, прежней. И все-таки жизнь… Это сейчас тебе кажется, что все лучшее уже было, а то, что будет дальше, – это не жизнь, а так, суррогат.

Поверь, это не так! Это не замещение, это просто другая жизнь. В конце концов, у тебя дочки, то есть смысл жизни не утерян.

Со временем я стала ходить в театры, в музеи, общаться с друзьями. Снова начала читать и слушать музыку, почувствовала вкусы и запахи, и знаешь, – усмехнулась она, – мне захотелось новое платье! Его принесли на работу, кому-то не подошло, а мне идеально. Но были конкуренты: тетка с соседней кафедры. О, она тоже претендовала! И еще секретарша из деканата, ты представляешь? И я так сильно захотела это платье, так решительно была готова за него сражаться – до скандала, до выговора, до увольнения! До неприличия, может, до драки. Представляешь! И что ты думаешь? Досталось оно мне!

– Почему-то я в этом не сомневался, – усмехнулся профессор. – И что? Ты была счастлива?

– Еще как! Так счастлива, как никогда в жизни! Но потом, когда пришла домой и развернула это злосчастное платье, мне даже не хотелось его примерить! Смотрю на него и вот-вот зареву. «В кого ты превратилась, Клара, – думаю. – В хабалку с базара?» Зашвырнула платье подальше в шкаф и успокоилась. Легла, и вот что меня поразило: не то, что вела я себя, прямо сказать, не ахти.

А то, что мне это самое платье захотелось. И то, что характер мой, пробивной, нагловатый, никуда не делся. Я ощутила себя прежней и поняла, что смогу жить дальше. Ну что, Саша? Я тебя утомила?

– Совсем нет. Я так рад тебе! Только вот вынесу ли из твоего рассказа что-то полезное для себя? Это вряд ли. Ты же меня знаешь. Я… ну, в общем, из странных, – смущенно добавил он и улыбнулся. – Слушай, а пойдем прогуляемся, а? И черт с ним, с дождем! Просто пройдемся по Герцена, по бульварам?

– Как раньше, – согласилась она.

В душе была радость – Клара простила его, они снова друзья, и он знает, что всегда и во всем может на нее рассчитывать. Это придало сил. Да и ближе и вернее Клары у него никого не было.

Они шли по бульвару под редким, почти незаметным дождем под ручку, как семейная пара, – неспешно, разговаривая о пустяках, мелочах, из которых, собственно, состоит человеческая жизнь. Мягким светом отсвечивали желтоватые тусклые фонари, проезжали машины, пахло сыростью и осенью, асфальтом, бензином, Москвой.

Профессору показалось, что Клара устала.

– Я? – удивилась она. – Ты что! Конечно, идем дальше! Вперед, и только вперед! Помнишь, как мы с тобой доходили до Рождественского?

Им было хорошо вместе – гулять, ходить в театры или в кино, пить кофе и разговаривать, любить друг друга, просыпаться по утрам. Она любила в нем все, включая неприспособленность к жизни – «Ничего, я сама разберусь», – ей нравились его страстная увлеченность наукой, отношения со студентами, которые его обожали. Даже к языкастым коллегам он не попадал на зубок. А как он вприкуску пил чай? «По-купечески», – смеялась она, а он краснел и смущался, оправдывался: «Нянечка приучила». А как он играл на рояле! Она любила его жидковатые, чуть в рыжину легкие волосы, и пухлые руки с длинными, нервными пальцами, и серые глаза, и россыпь веснушек на покатых плечах. Любила всего, от пяток и до макушки. Подтрунивала над ним, даже смеялась. Но любила, очень любила.

В метро Клара и профессор расстались, и напоследок он поцеловал ее руку.

С тех пор стали общаться, разумеется, только по-дружески. Вместе ходили в буфет, пили кофе с булочками, обсуждали институтские новости, сплетничали, Клара передавала девочкам книжки – чудесные, изданные лет тридцать назад. Он понимал, что это книги ее ушедшего сына.

Однажды сходили в «Современник» – он взял билеты, – потом в Зал Чайковского.

По институту вовсю ползли сплетни – у Ниточкина и Клары опять роман! Больше всего бесновались женщины: как же так, она ведь старуха! А сколько вокруг молодых и одиноких? Окрутила дурачка, воспользовалась его слабым характером, его бедой. Но ведь не сходится с ним, вот хитрая баба! Еще бы – там же две дочки, на черта ей хлопоты.