— Понятно.
Уоррен положил очки на стол, встал с кресла и подошёл к бару. Взяв бутылку виски и два хрустальных стакана, он налил себе и Медану, после чего аккуратно отодвинул чайный сервиз и поставил выпивку на стол.
Гость всё это время сидел, скрыв лицо в ладонях.
— Мать не единожды пыталась вас убить?
Медан опустил руки и посмотрел на Уоррена с откровенным недоумением, как на человека, сказавшего глупость.
— Конечно, нет! — фыркнул он, затем взял стакан и осушил его одним глотком.
— А сестру?
— Я прятал её, — ответил Медан.
— Понятно.
Уоррен выпил свой виски и разлил в бокалы заново.
— Хотите узнать, почему я решил изучать нейрохирургию? — обратился он к Медану.
Тот вопросительно приподнял бровь.
— Моя жена страдала похожим недугом. Я поклялся вылечить её, но не смог сдержать слова, — сказал Уоррен, невидяще глядя на узор стакана. — По сей день я спрашиваю себя: почему с женщинами всегда так сложно?
— Они очень чувствительны, — негромко ответил Медан. — Я всю жизнь оберегал такую и понимал, как сохранить её хрупкий баланс. В результате она стала одним из лучших архитекторов, которых когда-либо знала Аттана.
— Я был в Поднебесных Чертогах, — сказал Уоррен, снова вызвав у гостя удивление. — Видел башню Найетт.
— А башню Ивахо? — спросил Медан.
Уоррен удивлённо поднял брови.
— Видел. Голубая такая, почти на окраине Верхнего города, на самом склоне горы, если мне не изменяет память. Почему вы о ней спросили?
— Мать меня сбросила оттуда, когда дядя привёз её на Аттану лечиться. Мне было шесть.
От изумления Уоррен едва не выронил стакан.