— Ну вот. Началось, — вздохнул Митька и, отстранившись, суровым тоном велел, — давай лучше чай пить! Нечего тут мокроту разводить!
Я метнулась к ведру с водой, налила воды в чайник и поставила на печку, которую Митька уже начал растапливать.
— Смотри сюда, — сказал он, — здесь немного перекос, поэтому, если гореть не будет, откроешь вот эту заслонку, только до половины и ненадолго. Поняла?
— Угу, — кивнула я.
— Я тебе вот печку растопил, дров сейчас принесу много, так ты постоянно по одному-два полешку подкидывай, — сказал Митька, — поддерживай огонь и следи, чтобы не затухало, тогда и разжигать тебе не придётся. Поняла?
— Угу, — опять кивнула я.
— Но, если вдруг затухнет, — продолжил ликбез Митька, — возьмёшь бумажку, вон там, в углу немного есть, и вот здесь я ещё сухой щепы про запас оставил. Видишь?
— Угу, — буркнула я.
— Ну что ты как маленькая⁈ — рассердился Митька, — то такая, блядь, храбрая, сюда вообще одна идти хотела! А теперь полдня в балке посидеть ей страшно! Да пятилетние дети дома сами уже не боятся сидеть!
— Потому что у них нету за стенкой трупа! — выпалила я и вытерла рукавом глаза.
— И что тебе этот труп? — удивился Митька.
— Я мертвецов боюсь, — тихо сказала я.
— И что тебе эти мертвецы? — удивлённо покачал головой Митька, — скажи ещё, что встанут и нападут на тебя, да?
Ну, в принципе да, именно этого я и боялась.
— В общем, не капризничай, Горелова, — строго сказал Митька, — сейчас ситуация такая, что разнюниваться некогда. Не забывай, чем быстрее я приведу людей, тем быстрее мы спасем Аннушку. Если она ещё жива, конечно.
Я вздрогнула. Аннушка! За всеми этими переживаниями я о ней совсем забыла.
— Мить, а почему ты не хочешь тихонько пойти туда и найти Аннушку? — спросила я.
— Ну, не будь такой глупой, Зоя, — тяжко вздохнул Митька, — я уже было решил, что ты не такая, но вижу, что ошибся! Сама подумай, если там много бандитов, то что я против них в одиночку сделаю? Они ещё нас всех уничтожат. И кому от этого лучше будет? И Аннушку не спасём, и сами погибнем.
На это я не нашлась, что сказать.
Чай мы пили в глубоком молчании. Митька злился, а я была слишком растеряна, чтобы что-то обсуждать.