Она выпевала это со странным выражением, как нечто сакральное. Как манифест, как вызов. Пела как «Интернационал» на баррикадах, как «Вставай, страна огромная». От сердца пела. Я даже заслушался, несмотря на непривычный женский вокал.
Зал слушал завороженно. Никто не снимал на смарты, никто не болтал по углам, никто не торчал у стойки в ожидании пива. Я даже представить не мог, что внимание современного подростка можно так сконцентрировать.
Эту песню стоило бы специальным указом ООН назначить гимном пубертата. «Ты странный, ты чужой, ты урод какой-то, ты никому не нужен…»
Ах да, и девушки тебе не дают, разумеется. Странно, что в тексте нет ничего про прыщи.
— Прекратить! — резкий голос перекрыл звук колонок, сорвав коду. Музыканты остановились, только драм-машина гулко бумцкала еще несколько секунд в воображаемые барабаны.
— Наопако суприте, стр-р-рань? — раскатисто и презрительно спросила вышедшая на середину зала девочка-девушка-женщина. На вид ей было лет тринадцать, или тридцать, или сто, на голове — темный капюшон, и лицо под ним было белесое и странное, как будто поверх детского личика нарисовали гримом маску злой старухи.
— When you’re stra-а-аnge… — нарочито низко и протяжно выпела в тишине вокалистка.
— Замолчи, Клюся! — рыкнул мужской голос, который до этого приказал прекратить. За спиной «девочки» стоял лощеный мужик с бородкой, рядом с ним какой-то несуразный высокий тип в лохмотьях, косой и корявый, как будто из кривых палок составлен.