8 октября, 1982 год
Сна не было, так — провалы полудремы, связанные обрывками воспоминаний. Игорь — сверкающим горячим счастьем скользящий вниз по перилам, — она согласилась стать его женой.
— Я хочу, чтобы ты была всегда со мной.
— Всегда-всегда?
— Всегда! Всю жизнь! Русалочка ты моя… — горячий шепот щекочет ухо.
Первая ссора. Приехала из Одессы, от бабушки и отправилась не домой — к маме. Непонимающие, полные обиды глаза.
— Как ты могла целых два часа провести без меня?! Как могла ты, моя жена, не сообщить о приезде?
Рождение Стаськи — мама, Юлька, Васса, Влад. Все — с роскошными розами и ее любимыми осенними астрами. Акушерка — Владу:
— Принимай, папаша, дочку! Приходите еще, такие, как ваша жена, дарят красивых детей. А красота ласкает душу, небось сам знаешь! — весело подмигивает акушерка.
Игоря нет — защита диплома. Похороны отца. И обвал горя — ожидаемого, но всегда внезапного. Игорь — в Ленинграде, у матери, приехать не смог. Первые признаки охлаждения — устал, некогда, измотан. Отчуждения — все врозь: отпуск, друзья, отдых. Когда это началось? Почему? По чьей вине? Наверное — ее. Зачем тогда, весенним вечером, она сказала «да»? Слишком влажными были карие глаза, горячим — шепот, нежными — губы? Ведь не любила же! Так, играла в любовь. Вот и доигралась — рыбья кровь, русалка хренова!
Звонок будильника. Подъем. Стаську — в школу. Себя — на работу. Десять ступенек — от лифта вниз. Дорога — на автомате. «Кузьминки» — «Площадь Ногина» — «Щербаковская» — Телецентр. «Девятка», как всегда, битком набита. Над ухом — привычный бубнеж.
— А я ей говорю: «Дуреха, закажи сразу просмотр и монтажи, а то будешь потом дожидаться «до морковкиной загвины», как бабка моя говорила. Со съемки вернемся — и сразу в просмотровую, закодируешь. Времени же до одиннадцати — навалом!..
— Вчера кошка в студию забежала, представляешь?! А у меня на озвучке Иванов из «Малого», зануда еще та! Как поднял бучу: вы не готовы, это непрофессионализм! Как будто я ее под стол засунул…
— Вчера отэфирил. Опять на ушах стояли. Только на «Орбите-2» поймали. Представляешь, грудь голая в кадре! Вырезали, конечно…
— Слыхал, Корвич в эфире ляпнул: соло на сексофоне? С премией бедолагу прокатили.
— А я видел его на днях в баре: то-то рожа у него опущенная, как у слона хобот…
Привычная болтовня успокаивала, вытягивая из боли, тупой и вязкой, ставшей за эти дни привычной, словно чашка кофе по утрам.
Молоденький милиционер-очкарик (новенький, кажется) внимательно рассматривал пропуска, тщательно сверяя оригинал с копией. Народ, скапливаясь, раздражался и злился, расценивая добросовестную проверку как досадную помеху на пути — быстрее, быстрее — к монтажу, съемке, эфиру, озвучке и прочим прелестям телевизионной сумасшедшей жизни, без которой Лариса не мыслила своей собственной. Внезапно ее запястье стиснула чья-то липкая холодная рука.
— Ларочка, доброе утро! А я смотрю: ты или не ты? Почему такая бледная? И синяки под глазами. — Два светлых буравчика засверлили под бровками домиком.
«О, Боже! — мысленно простонала Лариса. — Только ее не хватало!» Перед ней стояла Тамара Ландрэ, прозванная «баландой» — такая она была липкая, худосочная и мутная, словно тюремная баланда. Лариса вежливо поздоровалась.
ebooksa