Рябцев усмехнулся и бросил на стол пачку папирос и спички. Пан закурил.
— Так вот, отвечая на ваш вопрос, что же мне при советской власти нормально не жилось, я вам так скажу: я всегда был здесь чужим. Вы совершенно правильно заметили, что моя настоящая фамилия — Миллер. Наверняка вы собрали уже обо мне всю возможную информацию и знаете, что я родом из дворянской семьи. Мои предки приехали в Россию еще в прошлом веке, и несколько поколений Миллеров прожили здесь. Вы наверняка узнали, что я не местный. Мы жили в Поволжье. И не тужили. Пока не пришла советская власть и все не изменилось.
— У вашей семьи отобрали все, что было? — попробовал угадать Коновалов.
— Да если бы только это. Вещи, деньги — это дело наживное. Сегодня потерял, а завтра — заработал. Их потерю можно пережить, хотя, не скрою, потеря весьма обидная. Но у меня отобрали нечто большее — моего отца. Матушка умерла перед революцией. Может, это даже и к лучшему, она не увидела всего этого кошмара. А вот папеньке повезло куда меньше.
— Его расстреляли? — спросил Василий.
Новиков кивнул:
— Да. Ладно, если бы военный трибунал или по приговору суда. Это еще объяснимо. Но когда это сделала распоясавшаяся пьяная голытьба… — На его лице проступила злость. — Которую, между прочим, даже не наказали за это. Действительно, дело ли — наказывать бедноту за то, что повесила какого-то дворяшку-немчуру, тирана и душегуба? — В его голосе проскользнули издевательские нотки. — Это не мои слова, господа. Это цитата человека, который разбирался во всем случившемся. Ну, или сделал вид, что разбирался. А я тогда был подростком. Я не видел, как это случилось, но видел тело отца в петле. Он тогда дня два или три провисел. Меня приютил один добрый человек. Сейчас его уже нет в живых. И вот он мне и сказал: «Если не хочешь закончить, как твой отец, — молчи о своем происхождении». Вот я и молчал. Даже уехал подальше от родных мест. Вот так я и оказался в Минске, где и жил, стараясь не вспоминать о прошлом, хотя помнил все. До сорок первого года. Даже фамилию сменил. Мне повезло, что о моем происхождении никто не узнал.
— Так уж прямо и никто, — усмехнулся Николай.
— Да, слухи ходили. Одна любопытная дама даже напрямую спросила меня. На что получила резонный ответ о своем заблуждении, неумении вести себя и чрезмерной страсти совать нос в чужие дела. К тому же вы сейчас можете припомнить мою довоенную должность — заместитель начальника в горисполкоме. Так все логично, господа. Если советская власть что-то у меня отобрала, так должна же что-то дать взамен.
— И с немцами вы, получается, почувствовали себя своим?
— Как ни странно, да. Это были люди одной национальности со мной. Они понимали меня, я понимал их. Никто ни разу не упрекнул меня ни за происхождение, ни за манеры.
Офицерам было это слушать дико. Они знали, что творили немцы на оккупированных территориях. Может, высшие чины и не марали руки, но они с легкостью отдавали приказы на гнусные и мерзкие дела. Таким, как Пан, как полицаи Гордеев и Степанюк и прочей швали. Майор невольно вспомнил историю семьи Ханы, которая, увы, не была единичной или исключением из правил.
— А тебя не смущало то, что делают немцы? — задал вполне резонный вопрос капитан. — Угон людей на работы, уничтожение евреев, цыган… По-твоему, это, значит, в порядке вещей?
— Лес рубят — щепки летят, — не смутился Пан. — Можно подумать, вы святые. Сколько людей отправились в места не столь отдаленные по доносам, ложным обвинениям, за дела давно минувших дней? И ладно бы только военачальники или крупные руководители. Простым людям тоже доставалось.
— Ох, что-то я сомневаюсь, что ты за простых людей переживаешь, — скривился Рябцев. — Ты просто захотел всего и сразу: и власти, и денег, и возможности прихвастнуть дворянским происхождением. Так ведь?
— Даже если и так, не вижу в этом ничего плохого.
— И ради этого решили и дальше шпионить на немцев? — спросил Коновалов. — Даже после того, как их выгнали?
— А почему бы и нет? Что мне светило от вас? Спасибо и какая-нибудь почетная грамота, которую разве что на стену повесить. Маловато, знаете ли, за честную службу.
— По-твоему, мы за грамоты служим? — прищурился Василий.
— Вам виднее, кому и за что вы служите.