Она вздрагивает.
— Моя мать и сестра.
Он не спрашивает, что случилось, потому что уже знает.
Они не выжили.
В ее запахе чувствуется кислая горечь и печаль. Чувство вины режет его ожесточенное сердце, как нож.
— Я бы хотел найти его для тебя, — говорит он. — Я бы его убил.
Она смеется, вставая и отодвигая стул к столу.
— Точно. Я тоже.
И вдруг его осеняет.
Он вспомнил ее слова, сказанные на днях, когда он признался ей, что убийства были не случайными, а совершены из мести.
"Я понимаю", — сказала она, хотя, как он понял, тут же пожалела о своем признании.
— Я пыталась, знаешь, — продолжает она, голос у нее тоненький, едва ли выше шепота. — Найти его. Были свидетели, но у полиции не было достаточных оснований. У них был только тип грузовика, но больше ничего.
Она делает долгую паузу, а он сидит и впитывает ее слова.
Ее запах снова изменился. Под сладостью скрывается стыд, который переполняет ее.
— У тебя есть чувство вины выжившего, хотя оно тебе не нужно, — говорит он, и она дарит ему грустную улыбку, которая не касается ее глаз.
— Мы оказались в машине из-за меня, Эрик. Я только что предстала как Омега, и мы возвращались с приема у врача.
Он складывает все кусочки пазла, вспоминая их первую встречу.
— Вот почему ты ненавидишь, когда тебя называют Омегой. Это напоминает тебе о причине, по которой ты оказалась в машине, — он замолкает, и она снова поднимает на него сияющие глаза. — Ты думаешь, что это твоя вина.
Она прочищает горло и отводит взгляд от него; ее взгляд находит окно, устремленное на деревья. Они сидят молча, и его сердце болит за нее.