Песнь пророка

В десятом часу она слышит слабый стук в дверь. Выглядывает из-за жалюзи и видит машину, припаркованную у дома, гирлянды свисают из-под карнизов, в окнах мерцают электрические свечки, хотя у Зэйджеков по-прежнему темно. Взявшись за руки, Марк и Саманта развалились на диване, с головой уйдя в просмотр, и едва поднимают глаза, когда Кэрол Секстон со смущенной улыбкой проходит мимо, слишком высокая в туфлях на плоском ходу. Айлиш украдкой бросает взгляд на часы, Бейли с Молли уже наверху, и как только Кэрол уйдет, она кивнет Саманте, чтобы тоже шла домой. Кэрол запускает руку в объемную сумку и достает три жестянки. В глазах видны бессонные ночи, голос сдавленный. Прости, что навязываюсь, Айлиш, но мне нужно было тебя увидеть. Гостья осматривается, разглядывает столешницы, она здесь впервые, и Айлиш видит собственную кухню чужими глазами, горы тарелок и чашек у раковины, наполовину загруженную посудомоечную машину с открытой дверцей, корзину с грязным бельем, ожидающую своего часа, позвони Кэрол заранее, у нее было бы время прибраться. У тебя чудесная елка, Айлиш, мне бы такую, я в этом году елку не ставила, мне показалось, не знаю, показалось… Она хочет продолжить, но машет рукой. Понимаешь, вчера вечером мне захотелось содового хлеба, я даже не уверена, что люблю его, традиционный содовый хлеб, а тут распробовала, первая буханка вышла вкусной, вторая еще вкуснее, видишь ли, я накупила столько яиц, и, когда настроишься на выпечку, трудно остановиться, даже если мало в этом смыслишь, последний раз я пекла на школьных уроках по домоводству, а вчера на меня будто накатило, и я решила испечь еще и овсяных лепешек, о, как они пахнут, когда прямо из духовки, и немного фруктовых сконов, и фруктовый пирог по старому рецепту, который нашла в маминой кулинарной книге, и тут до меня дошло, что в прошлом году я не пекла рождественский пирог, так забегалась, и он, ну, Джим, был недоволен, сказал, что от пирога бы не отказался, поэтому вчера вечером я его испекла, а когда закончила, мне стало смешно, столько всего наделала, а собиралась всего лишь испечь содовый хлеб, и у меня совсем нет аппетита, а у тебя столько ртов, я и решила поделиться, вот рождественский пирог, вот сконы, вот крамбл… Запах привел Марка к стеклянной двери, он тянет носом, глазами спрашивая, можно ли ему войти. Айлиш качает головой, но Кэрол жестом приглашает его, наблюдая, как Марк берет тарелку и начинает накладывать на нее выпечку. Возьми еще для подружки, ты стал таким высоким, высоким и широкоплечим, совсем как отец. Тень пробегает по его лицу, когда Марк бормочет «спасибо» и выходит, на ходу запихивая в рот пирог. Кэрол поворачивается к Айлиш и разводит руками. Мне так жаль, я не подумала. Айлиш, наблюдая за ее смущением, на миг ощущает удовлетворение, волосы у гостьи непричесанные, седина у корней отросла на дюйм, она вспоминает ее на вечеринке несколько лет назад, из-за высоких каблуков Кэрол кажется выше всех мужчин, чувственный рот, созданный, чтобы дразнить и смеяться, все время разговора ее рука не отпускала запястье Ларри, любить Кэрол всегда было нелегко. Скоро она сядет в машину и вернется в свой тихий бездетный дом. Айлиш берет руку Кэрол в свою. Ничего, говорит она, он сердится не на тебя, он зол на меня, на весь мир, а мой второй сын на меня даже не смотрит, я пыталась поговорить с Марком о том, что происходит, но он только молчит, он все прекрасно понимает, видит, что происходит в стране, и он хочет изучать медицину, думаю, из него выйдет хороший врач. Она наливает Кэрол чай и без оглядки на часы позволяет говорить, понимая, что та слишком долго молчала, что, выговариваясь, гостья осмысливает происходящее, что, когда слова вылетают изо рта, разум следует за словами и наступает некая ясность. Айлиш слушает, думая о том, что хочет, но не может сказать, как тоже пыталась спрятаться от родственников и друзей, говоря себе, что надо отдаться работе, ища часы, которые даны, чтобы заполнить пустоту в теле, стремясь раствориться в детях, хотя именно дети возвращают ее к их отцу. Кэрол делает долгий глоток, смотрит в пустое пространство. Не могу перечислить, сколько людей перестали общаться со мной после того, как Джима арестовали, как будто это я в чем-то провинилась, почему нас заставляют чувствовать себя виноватыми, хотя это нам причинили зло. Айлиш невольно бросает взгляд на часы, встает, качает головой. Сейчас не время говорить — время хранить тишину, все вокруг перепуганы, наших мужей отняли у нас и забрали в эту тишину, иногда по ночам я ее слышу, громкую, как смерть, но это никакая не смерть, а просто незаконный арест, и ты должна повторять это себе снова и снова. Оказывается, она уже какое-то время стоит без дела, Айлиш подходит к раковине и начинает прибираться. На Пасху мы запланировали семейный отпуск, и я все еще верю, что у нас все сложится. Повернувшись, она видит, что Кэрол, наклонившись вперед, смотрит в сад мимо своего отражения в стекле, смотрит так пристально, словно пытается разглядеть в темноте какое-то предзнаменование. Что там снаружи, Айлиш? Белое на фоне дерева? Ленточки, Кэрол, белые ленточки, с тех пор как отец не вернулся домой, Молли каждую неделю выносит на улицу стул и привязывает их к дереву. Некоторое время они молчат, наблюдая за ленточками, которые колышутся на нижних ветвях. У меня такое чувство, Айлиш, что рано или поздно я возьму дело в свои руки. Айлиш отворачивается от окна и смотрит в спокойное, как маска, лицо. Кэрол молчит, затем встряхивает головой, словно прогоняя тяжелые думы, ладонью собирает крошки со стола и, привстав, бросает в мусорное ведро. Доктор прописал мне снотворные таблетки, но, Айлиш, как ты можешь спать, с тех пор как его забрали, я глаз не сомкнула, а прошлой ночью нашла на чердаке свое свадебное платье и снесла вниз, можешь представить, после стольких лет я все еще могу в него влезть.

Она выходит из офиса за сорок минут до обеда, кутаясь от пронизывающего ветра, походка стремительна, зимний свет изменчив, в воздухе пахнет снегом. Курьер на велосипеде притормаживает в пробке, балансируя педалями до полной остановки, и на миг у нее возникает ощущение, что город встал, время остановилось, если бы не тень, которая крадется по улице, затем велосипедист просыпается и сворачивает на зеленый. Она выходит на Нассау-стрит, думая, что пора сменить туфли на тонкой подошве, поднимает голову и видит Рори О’Коннора, который держит за руку ребенка. Она хочет перейти улицу, но он окликает ее, и Айлиш оборачивается, разыгрывая удивление. У тебя снова отросли волосы, я тебя почти не узнал. Рори, говорит она, разглядывая рождественские покупки в одной руке и ребенка, который цепляется за другую, не знала, что у тебя есть сын. Улыбается мальчику, узнавая в пухлом свежем личике черты отца, когда-то у Рори были такие же рыжие волосы, а теперь редеющие седоватые пряди, полагающиеся мужчине среднего возраста. Мы редко гуляем вместе, правда, Финтан? Хорошо выглядишь, Айлиш, сколько лет, сколько зим. Финтан, произносит она медленно, размышляя, подходит ли мальчику имя. Сколько прошло времени, Рори, лет десять или больше? Он оживленно болтает о старых временах, а она всматривается в его лицо, торопя его взглядом, отъезжает автобус, выпуская дизельный чад, и Рори отступает назад, шарф сбивается, открывая партийный значок на лацкане. Отпрянув, она сглатывает и зажмуривается, Рори улыбается во весь рот. Как поживает старина Ларри, все такой же? Она не может оторвать взгляд от значка, затем усилием воли отводит его в сторону, смотрит на часики. У Ларри все хорошо, по уши в работе, ни минуты покоя, он больше не учительствует в Маунт-Темпл, работает полный день в… Слушай, было приятно повидаться, но мне пора бежать, и тебе всего доброго, малыш Финтан, я безумно опаздываю, хочу заскочить в паспортный стол, на Рождество мы с детьми летим в Канаду, — она выскакивает на проезжую часть перед фургоном и бросается к противоположному тротуару, чувствуя, как подошвы покалывает, видя себя глазами Рори, который смотрит, как она нелепо скачет через дорогу, чтобы ее не заподозрили в обмане. Это ощущение пустоты, когда она сворачивает на Килдэр-стрит, видя перед собой того Рори, которого знала когда-то, — пунцового новичка, смотревшего Ларри в рот, нарастающее чувство двойного времени, как будто ее жизнь развернулась и двинулась параллельным курсом.

Теплый воздух вырывается из двери, когда она входит в паспортный стол на Моулсуорт-стрит и берет номерок, стоит у елки, развязывая шарф, глазами ищет свободное место. У нее столько дел, и она составляет в блокноте список, наблюдая, как тучный мужчина с головой, похожей на яйцо, шаркает к тринадцатому окну, занимает его место и видит, как он возвращается, маленькие глазки удивленно таращатся на анкету. Она прибережет это все на потом, когда увидит через стол лицо Ларри, его отвращение, когда она расскажет ему о Рори О’Конноре, этот всегда был бесполезным идиотом, заметит Ларри. Ей следует позвонить в офис, предупредить, что задержится. На часах четыре минуты третьего, когда ее номер появляется на табло и ее приветствует женщина почти без лица. Я получила это вчера, должно быть, какая-то ошибка. Рукой женщина делает жест, прося показать письмо, затем пальцы начинают стучать по клавиатуре. Ваше удостоверение личности. Айлиш просовывает водительские права под стекло, женщина берет их, откатывается в кресле, встает и отходит в сторону. Айлиш прикусывает губу изнутри, про себя проговаривая слова, которые скажет, когда женщина вернется, поднимает глаза и видит мужчину. Он осторожно опускается в кресло и смотрит на нее бесцветным взглядом. Что ж, миссис Айлиш Стэк, вот ваши права. Он сует права под стекло, продолжая открыто разглядывать ее, и Айлиш отводит глаза. Итак, миссис Стэк, вы намерены покинуть страну? Да, мы уезжаем в отпуск. Уезжаете в отпуск. Да, навестить в Канаде мою сестру, мы уже забронировали билеты на самолет. Билеты забронировали. Да, именно так я и сказала, извините, но я не понимаю, почему вы спрашиваете, я просто подаю заявления на продление паспорта моему старшему сыну и выдачу паспорта младшему. Она ощущает слабый запах ментоловых сигарет. Процедура изменилась, миссис Стэк, теперь перед подачей заявлений вы должны пройти проверку паспортных данных. Она так пристально вглядывается в него, что начинает ощущать свою другую сущность, чувствует, как улыбка отделяется от лица и сползает с подбородка на пол. Поперхнувшись, Айлиш откашливается. Простите, я не понимаю, о чем вы говорите. Никогда о таком не слышала, я просто подаю заявление на выдачу паспорта, как делала всегда. Да, но вы не сделали предварительный шаг, миссис Стэк, теперь перед подачей заявления проводится полная проверка биографических данных в Министерстве юстиции, как предусмотрено законом о чрезвычайных полномочиях, который принят в этом году. Айлиш наблюдает, как мужчина за чем-то тянется, и склоняется над окошком. Вы хотите сказать, что я должна пройти полную проверку биографических данных, чтобы получить паспорта для младенца и подростка? Чиновник позволяет себе слегка растянуть губы в улыбке. Я слежу за новостями, говорит она, и впервые о таком слышу, могу я поговорить с вашим начальником? Мужчина просовывает бланк под стекло. Миссис Стэк, начальник здесь я, мое имя Дермот Конноли, и я прикомандирован сюда Министерством юстиции, вот нужная вам форма Ф.107, вам просто следует ее заполнить и подать заявление на собеседование, в лучшем случае это займет несколько недель, могу я помочь вам чем-то еще? Она ловит себя на том, что смотрит в лицо, которое совершенно не меняется, ни бесцветные глаза, ни рот, ни то, что вылетает изо рта, хотя этот рот и не говорит напрямую: ваш муж, миссис Стэк, арестован, и теперь вы представляете угрозу. И тогда ее настигает чувство, как будто в комнату вслед за ней вошел дикий зверь и теперь расхаживает из угла в угол, она берет бланк, медленно сгибает и кладет в сумочку, наблюдая, как чиновник встает с кресла, она слышит тихую поступь зверя, ощущая на шее зловонное дыхание, боясь оглянуться. Сидящие молча пялятся в экраны телефонов.

На Рождество она с детьми гуляет по побережью, небо смешалось с морем, студеный восточный ветер продувает Булл-Айленд насквозь, зато охлаждает мозг, мешая думать. Бен пристегнут к ее груди, остальные дети разбрелись по пляжу, она ощущает их гнев, узнавая каждого по походке, Молли в одиночестве осторожно ступает по песку, как будто прислушивается к чему-то внутри своего тела, Марк засунул руки в карманы и держится отчужденно, потом внезапно подхватывает с песка прядь водорослей и, размахнувшись, шлепает Бейли по заднице. Разглядывая другие семьи на пляже, свои одинокие следы на песке, она ищет в лицах отражения того, что чувствует сама. Наблюдает за светом над морем, думает, сейчас время света, дни проходят, вбирая и отпуская свет в ночь, и мы тянемся вслед, но ни дотронуться, ни задержать то, что уходит, что кажется уходящим, нельзя, мечту о времени. И все же недавно проклюнулись подснежники. Один, дикий и одинокий, раскрасивший воздух белым, она заметила на стоянке и склонилась над ним, в одно мгновение осознав, чего сейчас лишен Ларри. Она рассказывает ему, как она обернулась, а Бен сидит без посторонней помощи, а на другой день его ручки наливаются силой, когда он сам встает в кроватке. Рассказывает про вечно нахмуренный лоб и про то, как вытянулся Бейли, почти догнав сестру. Время проходит без Ларри, и она видит, что ничего не делает, ни на что не способна, ну а что ты можешь, спрашивает тихий голос, который она ненавидит, что ты изменишь? Майкл Гивен перестал отвечать на звонки. Она написала в министерство, главе ГСНБ, в агентство по правам человека, прекрасно понимая, что ее никто не услышит. Скоро подснежники уйдут под землю, им на смену придут другие цветы. Айлиш возвращается в город, где дома смотрят окнами в море, наблюдая за каждой встречной машиной, пытаясь разглядеть лица за стеклами, которые кажутся жидкими. Они безымянны, лица, ответственные за то настоящее, которое осуществилось, и ничем не отличаются от ее лица, эти лица мельтешат на улицах города, который неустанно выдыхает ночь навстречу следующему дню.

Айлиш подходит к отцовскому крыльцу с ключами в руке, и у двери ее встречает рычание. Она в нерешительности останавливается, меж тем рычание переходит в пронзительный лай. Она оглядывается на машину, как бы прося о помощи, но Молли уткнулась в телефон. В голове мелькает смутная мысль, которую нужно не забыть, что-то связанное с Марком, она подходит к двери, звонит в колокольчик, громко стучит в окно, лай не умолкает. Слышен голос отца, сейчас-сейчас, Саймон криками пытается утихомирить пса. Когда открывается дверь, Саймон держит собаку за ошейник, пес темного окраса, откормленный тигровый боксер, решает она, на руках у Саймона садовые перчатки, волосы намокли от недавнего дождя. Эй, чего надо? Эй, повторяет она, проталкиваясь мимо отца и не сводя глаз с собаки, теперь на меня так и будут набрасываться, когда я решу навестить собственного отца, и где только ты его взял? Она наклоняется, поднимает почту с пола, в прихожей пахнет псиной, а когда поворачивается, замечает в стеклянных отцовских глазах недоумение. Пап, я же говорила, что приду, мы собирались свозить тебя за покупками, договаривались еще на прошлой неделе. Саймон выхватывает почту из ее руки и, кажется, приходит в себя. Почему ты не на работе? Пап, сегодня суббота, чья это собака? Саймон пинает боксера в сторону кухни, но пес оборачивается, облизывает черные брыли и замирает в дверях, плотоядно поглядывая на Айлиш. Я решил, это чужой, несколько дней назад ко мне кто-то ломился. Ломился? Я не уверен, трое мужчин позвонили в дверь, мне не понравился их вид, сказали, что они представляют партию, настоящие головорезы, сказали, что меня нет в местных списках и не хочу ли я записаться… Какой партии, папа, ты говоришь про ПНЕ, кто эти люди? Я велел им убираться, но они явились через несколько дней, стучали в дверь, молотили в окно, а когда уходили, один рассмеялся. Айлиш разглядывает хмурую морду пса, который наблюдает за ней с грозным сопением. Почему ты мне не сказал, пап? Я сказал Спенсеру, кивает он собаке, и пес, дважды чихнув, опускается на пол. Значит, Спенсеру, она качает головой, этот пес совсем взрослый, где ты его взял и как думаешь за ним ухаживать? Саймон снимает куртку с вешалки. Оглянуться не успеешь, а они захватят весь сад. Она поворачивается от двери. Кто они? Плетистые розы, я сам их обрезаю, раз уж никто не намерен мне помогать. Пошли, говорит она, сегодня еще много дел, и скоро зарядит дождь, почему бы тебе не попросить Марка, прошлым летом он хорошо помог тебе с садом? Незачем утруждаться, и я сам пока в состоянии, отвечает Саймон.

Асфальт темнеет перед ливнем, она преодолевает автостоянку, мимо шмыгают сгорбленные тени, зато счастливцы, у которых есть зонты, могут расслабиться. Айлиш тормозит, заметив свободное место, наблюдая за лысеющей женщиной, которая, втянув голову в плечи, заполняет багажник и, покончив с этим, забирается в автомобиль, подняв лацканы пальто. Айлиш посылает Молли за тележкой. Бейли, не говоря ни слова, идет следом, на ходу натягивая капюшон парки. Он догоняет сестру, сверкая подошвами, а Молли несется трусцой, поджав локти. Я наняла нового адвоката, говорит Айлиш, некая Энн Девлин, меня свел с ней Шон Уоллес, кажется, она специализируется на подобных делах, ты знаешь, мы не единственные, у нее куча клиентов. Палец Саймона начинает барабанить по приборной панели. Она уже подала жалобу? Мы встречались на улице, мне пришлось оставить телефон в машине, очень толковая, подача жалобы — следующий шаг. Будет кормиться за твой счет, а результат такой же, как с тем горлопаном из профсоюза. Папа, она работает на общественных началах, говорит, что правительство взяло судебную систему под контроль, внедрив своих людей, в этом суть проблемы, как только насажал своих людей, можешь творить что хочешь. Дождь усиливается, и они смотрят, как вода вскипает на асфальте. Айлиш наблюдает, как Молли сражается с Бейли за тележку, девочка отпихивает брата, и он вскидывает руки, устремляя отчаянный взгляд в сторону «турана». Сегодня утром я с трудом вытащила Молли из постели, говорит она, это вторая суббота подряд, когда она пропускает тренировку, Молли у них из лучших игроков, но это продлится недолго, если она будет продолжать в том же духе. Она смотрит в небо, не сомневаясь, что дождь скоро прекратится, и неожиданно он и впрямь стихает. Айлиш тянется к дверце, но Саймон перехватывает ее запястье, в глазах паника. Они собираются проголосовать за них, Айлиш, для нашей страны такое немыслимо… Она бесстрастно смотрит на него, говоря себе, что этого не может быть, что его лицо еще сильнее просело под воздействием гравитации, поднимающие мышцы теряют хватку, глаза едут вниз, кожа неспешной лавиной сползает с костей, подтягивая за собой смятенный разум. Айлиш вздыхает, качает головой, папа, они пришли к власти два года назад. Саймон хмурится, отворачивается к окну, затем трясет головой. Да-да, само собой, я просто хотел сказать… она видит, как его рука тянется к дверце. Пап, подожди минутку, у меня в багажнике есть зонт. Саймон выбирается из «турана» и шагает по стоянке в твиде и странных носках, на ногах садовые сабо, он размахивает руками, тело уверенно движется под дождем, и непохоже, что ему холодно, что он промок или одряхлел, и в нем снова виден тот, кто когда-то брал ответственность за их жизнь.

Она бродит вдоль полок в супермаркете, разглядывая отцовские сабо, к подошвам которых прилипла грязь и сухая трава, Саймон вышагивает впереди, сжимая банку персиков, а Бен на сиденье тележки грызет колечко. Она стоит у рыбного прилавка, когда раскрасневшаяся и взволнованная Молли подходит к ней, сверля мать предостерегающим взглядом. Мам, шепчет она, иди сюда. Что там? Я сказала, иди сюда. Она идет за Молли, думая о Бейли, что он сегодня натворил, вчера, например, он брызнул кетчупом на волосы Молли и выскочил из комнаты. Молли тянет мать за рукав, останавливает и кивает в сторону прохода. Не показывай ему, что ты смотришь. Кому, Бейли? Нет, ему, это ведь он? Айлиш следует взглядом за указательным пальцем Молли мимо пожилой дамы, бормочущей над списком покупок, мимо бытовой химии и рулонов туалетной бумаги к полной женщине в обтягивающих джинсах и мужчине, скучающему над тележкой. Она понимает, кого имеет в виду Молли, но это не он, тот был покрепче, да и одежда на этом неправильная: трикотажная майка дублинского футбольного клуба под походным дождевиком, а опустив глаза, она видит дешевые беговые кроссовки. Это обычный мужчина, который бездумно слоняется вслед за женой по супермаркету, и ей хочется спросить Молли, когда она успела разглядеть того, настоящего, должно быть, в окно, когда те двое стояли у двери их дома. И тут мужчина поворачивается, и Айлиш узнает его, это он, тот самый инспектор, и она отводит глаза, чувствуя, как пересыхает во рту, и снова смотрит на его лицо, думая о том, старом лице, чиновничьем, сейчас перед ней другой человек. Она идет к нему, не представляя, что дальше, заговорить с ним? Ей терять нечего, кто он такой, обычный мужчина, она попросит его на пару слов в присутствии жены, только и всего. Инспектор смотрит в проход, встречается с ней взглядом и какое-то мгновение озадаченно разглядывает Айлиш, затем улыбается ей, и это улыбка человека, с которым раскланиваешься на улице, мужа, отца, активного члена местного комьюнити, и все же за этой улыбкой прячется тень государства. Айлиш резко разворачивается, хватает с полки бутылку отбеливателя, делая вид, что читает этикетку, и возвращается по проходу, браня себя на чем свет.

Айлиш не может сосредоточиться на работе, не может собраться с мыслями, когда она рядом с детьми. Говорит начальнику, что у нее назначена встреча, и едет через весь город в поисках Бёрд-роуд, паркуется в двух домах от дома инспектора, найти его оказывается несложно. Смотрит на часы, она просидела уже десять минут, скоро надо возвращаться в офис. Айлиш сжимает руки, снова проверяя, пуста ли подъездная дорожка, это чувство, как будто видишь сон, чувство, как будто движешься по краю пропасти, боясь посмотреть вниз. Глядя в зеркальце, Айлиш подкрашивается и расчесывается. Наблюдает за светом, что висит над улицей, медленной пульсацией, когда свет внезапно вспыхивает, потом тускнеет, размышляет над тем, что он скрывает, видит, как в этом мягком распускающемся свете проявляется повседневность, самая сердцевина обыденности, хвойные и рододендроны, дорожки для детских колясок, бетон, утрамбованный растущими ножками и школьными отрядами, вращение внедорожников, старики с собаками и бесконечными беседами, вороны на проводах, грандиозный ежегодный парад, увлекающий всех их навстречу лету под развевающимися флагами листвы. Переходя улицу, она не движется внутри тела, а словно наблюдает за собой из окна, потом возвращается в тело, нащупывает свои границы, рука стучится в дверь. Лицо женщины, отворяющей дверь, — не то лицо, которое запомнилось ей по супермаркету, теперь оно выглядит старше, некрасивое, ненакрашенное. Миссис Стэмп, можно вас на пару слов по личному делу, я не отниму много времени. Беленые стены, честное лицо идет складками. Это из-за Шона? Что этот мальчишка опять натворил? Кухня, такая уютная в дождливый день, фоновое бормотание радио, пыль над ведерком для угля у плиты. Айлиш подтягивает стул к столу и садится, боясь лишний раз вздохнуть, пока не начнет говорить, она бросает взгляд на задний двор, кормушки на старых яблонях, щегол на мгновение появляется в поле зрения и исчезает. Рассказывая про мужа, она смотрит на свои руки, пальцы сплетаются и расплетаются, она как будто выжимает из них боль и выкладывает на стол в качестве подношения. Лицо миссис Стэмп расплывается, словно ее черты были игрой света, глаза, казавшиеся яркими, тускнеют, руки увеличиваются. Выражение мрачнеет, а губы поджимаются. Миссис Стэмп встает, подходит к кухонному столу, достает пачку сигарет. Не возражаете? Айлиш качает головой, и женщина закуривает, подходит к задней двери, делает долгую затяжку, выдыхает на улицу, затем поворачивается к Айлиш и окидывает ее пристальным взглядом. Повторите, как, вы сказали, вас зовут? Айлиш смотрит на ее широкие плечи, но своего имени не называет. Пожалуйста, повторяет она, я всего лишь прошу вас замолвить словечко, на моем месте вы поступили бы так же. Теперь женщина хмурится, трясет головой, долго затягивается. Судите сами, говорит она, это какой-то абсурд, вы разговариваете со мной так, как будто мой муж совершил что-то плохое, и это детектив «Гарда Шихана» в такое время, как нынешнее! Я просто хотела поговорить с вами как жена и мать… Лучше бы вы молчали. Их глаза встречаются, и скрытое озлобление переходит в откровенное противостояние, Айлиш слышит свой голос, и уже после того, как слова слетели с губ, успевает им ужаснуться. Молчала, говорите, как все дураки в этой стране, задавленные и сломленные? По улице с грохотом проезжает мусоровоз, она поворачивается к окну, кивает в сторону яблонь. Красивые деревья, большой урожай собираете? Миссис Стэмп оборачивается, нить ее размышлений прерывается, она невидящим взглядом смотрит на яблони, машет рукой в воздухе. В последние годы они растут сами по себе, это «Керри Пиппин», Джон привез их с семейной фермы. Миссис Стэмп, мой муж — простой человек, отец, учитель, деятель профсоюза, он должен быть дома со своим детьми. Ее окидывают прищуренным взглядом, миссис Стэмп облизывает губы и что-то бормочет, отвернувшись к окну. Простите, вы что-то сказали? Миссис Стэмп с ухмылкой оборачивается. Мрази, говорит она, вот кто вы такие, ты и твой профсоюзник, приходишь в мой дом, оскорбляешь моего мужа, заслуженного человека, который двадцать пять лет отдал этой стране, эй, как там тебя, твой муж находится там, где находится, потому что он подстрекатель, он выступает против государства, когда государство в опасности, такие, как вы, понятия не имеют, что творится в мире и что нам угрожает, спите и видите, когда нас уничтожат, а сейчас, когда нация должна объединиться, по всей стране беспорядки, и наш долг — сплотиться против таких, как вы, вон из моего дома сию же минуту. Айлиш замечает на лице женщины выражение превосходства, вскакивает, желая дать волю рукам. Она видит, как женщина говорит со своим мужем-детективом, которому ничего не стоит сделать жизнь Ларри еще хуже. Айлиш направляется к двери, чувствуя, что подвела Ларри, дрожащие пальцы теребят защелку, она видит «туран», припаркованный на противоположной стороне улицы, женщина выходит вслед за ней, Айлиш разворачивается и идет в другую сторону.

Айлиш просыпается от сознания, что кто-то вошел в комнату, с трудом разлепляет глаза, приподнимается на локтях, слышит дыхание фигуры, сидящей в плетеном кресле, должно быть, это Марк, она гадает, что он здесь забыл среди ночи. Сиденье жалобно кряхтит, когда фигура наклоняется, и на лицо падает свет из коридора. Это инспектор Джон Стэмп, у Айлиш пересыхает в горле, она со страхом смотрит на ребенка в кроватке, прислушивается к его дыханию. Как вы сюда попали, шепчет она, все двери заперты, вы не имеете права входить в этот дом. Судя по голосу, он улыбается в темноте. Не имею права входить в этот дом. Да. Но это вы так думаете. Это не я так думаю, это закон. Факт. Да, это закон, и вы не имеете права ущемлять наши права. Верховенство закона. Я так и сказала. Вы говорите о правах, как будто понимаете, что это такое, покажите мне, на какой скрижали это записано, где видно, что так распорядилась природа. Она хочет ответить ему, но он встает с кресла и придвигается к ней, она боится смотреть ему в глаза, ее останавливает запах, смесь еды, сигарет и чего-то зловонного, что сочится из пор его кожи, и она знает, что это такое, и эта вонь вгоняет ее в ужас. Называешь себя ученой, а сама веришь в права, которых попросту нет, права, о которых ты говоришь, их существование недоказуемо, это фикция, и только государство в соответствии со своими потребностями решает, во что следует верить или не верить, ты же не можешь этого не понимать? Его рука скользит по одеялу, она наблюдает за ней, боясь того, что может случиться, если она ее остановит, рука тянется к ее горлу, она хватает запястье и пытается кричать, отрывает руку, кричит, я хочу проснуться, и он говорит, но ты и не спишь… Айлиш открывает глаза, из окна струится холодный голубоватый свет, ее одежда сложена на стуле. Сидит, уставившись на стул, убеждая себя, что эта комната ей не снится, чувствуя облегчение, и все же в груди, где-то в горле застрял узелок страха, она смотрит на дверь, не в силах поверить. Потом какое-то время лежит, мечтая забыться слепой, необязательной дремой, но остатки сна мучают ее, этот человек и его вонь, его слова испугали Айлиш, она слышит детей, взрыв смеха, визг Бейли, перекрывающий рев утренней воскресной телепрограммы.

Глава 3

Молли стоит у раковины в шортах и беговой куртке, подставив под кран чашку, внезапно ее рука отдергивается, Молли вскрикивает, роняет чашку. Мам, говорит она, вода коричневая. Айлиш чувствует на спине взгляд дочери, но не оборачивается. Наклоняется, ложечкой заталкивая Бену в рот яблочное пюре, Молли нужен отец, «нет», которое означает «да», и «да», которое никогда не означает «нет». Прошлой ночью во сне они говорили о Молли, и, когда она проснулась, слова Ларри слегка озадачили Айлиш. Ложечкой она останавливает струйку пюре, представляя, как глубоко под землей кусок ржавчины смывает в магистральный трубопровод, и его уносит поток, вода, загрязненная железом и свинцом, течет по трубам во тьму домов, заводов и школ, вытекая из кранов в чайники, стаканы и чашки, свинец всасывается желудочно-кишечным трактом, накапливается в тканях, костях, аорте и печени, надпочечниках и щитовидке, яд незаметно делает свое черное дело, пока следы его трудов не обнаруживаются в анализах крови и мочи. Она разворачивается, наблюдает за водой, текущей из крана, и говорит, просто дай ей немного стечь. Скрежет ключа в замочной скважине. Почему у нас в доме никогда нет воды в бутылках, спрашивает Молли, хватает из вазы яблоко и, возмущенно пыхтя, удаляется в гостиную, а Айлиш поднимает голову и прислушивается, вдруг свет упадет из распахнутой двери, раздадутся знакомые шаги, стук зонтика о подставку, вздох, шорох пальто, крик, куда подевались мои тапки? Марк проносит велосипед через прихожую на кухню и молча выставляет через двери веранды на дощатый настил. Она смотрит на Бена в детском креслице и думает о старшем сыне, о том, как незаметно он вырос, хрящ расширяется, становясь костью, кости твердеют, их дело — поддерживать сына на пути к неизвестному, но полному разнообразных возможностей будущему. Только что ползал по полу, а теперь она поворачивается, чтобы взглянуть, как Марк выходит в гостиную, и будущее стало настоящим. Айлиш слышит приглушенный разговор, ты должен ей сказать, повышает голос Молли. Кому сказать, кричит Айлиш, что сказать? Молли вталкивает Марка в кухню, и он протягивает ей письмо. Айлиш велит дочери закрыть кран, берет письмо из рук Марка, тянется за очками. Вскакивает, сама того не замечая, медленно перечитывает, смысл слов ускользает, черные буковки не разобрать. Она поднимает глаза на сына и видит, что ребенка больше нет. Этого не может быть, шепчет она, шаря рукой в поисках стула, но усидеть на месте не в состоянии. Закрывает глаза, видя мерцающую темноту век. Тебе всего шестнадцать, ты получишь аттестат зрелости только в следующем году, они не имеют права… Марк вешает куртку на спинку стула и замирает, настороженный, торжественно-спокойный. Прибыть в следующем месяце, через неделю после дня рождения, говорит он. Айлиш не видит, как сын подходит к раковине, наполняет стакан, начинает пить, но Молли вырывает стакан у брата из рук и говорит, не пей эту гадость, вода коричневая, лучше посоветуй маме покупать воду в бутылках и расскажи ей, что они сделали, расскажи, как они приходили в школу. Кто приходил? Айлиш наблюдает за сыном, который стоит у раковины, его лоб нахмурен, волосы взлохмачены, подбородок дерзко выпячен. Я не хотел тебе рассказывать, там был врач и какая-то женщина в погонах, они вызвали из класса всех ребят моего года рождения и велели идти в спортзал, там нас осмотрели одного за другим, не говоря, зачем это нужно, и мне пришлось стоять за ширмой в трусах, пока врач измерял рост, осматривал ступни и зубы, спрашивал, нет ли у меня аллергии… Это внезапное давление начинается в сердце, как будто что-то забралось внутрь и разбухает, постепенно расширяясь и выдавливая из легких вопль. Она устало опускается на стул с шепотом, это какая-то ошибка, тебе еще нет семнадцати. Руки тянутся к сыну, приласкать, прижать к щеке, омыть бальзамом своей ярости. Выслушай меня, говорит она, видя, что он ее не слушает, а смотрит в сад. Ты останешься дома, ты не бросишь школу, они не могут взять и просто призвать тебя. Марк хмуро отворачивается. И как ты их остановишь, они творят что хотят, ты же не помешала им забрать папу. Молли поворачивается к брату и толкает его спиной к раковине. Не смей так разговаривать с мамой. Заткнись, отвечает он. Молли одаривает брата язвительным взглядом, неподалеку кто-то глухо стукает молотком, и Бен роняет ложечку. Айлиш наклоняется и несет ложечку к раковине. По крайней мере, горячая еще чистая, говорит она. Что случилось, спрашивает Бейли, заходя на кухню. Марк берет письмо со стола, выходит во двор, закрывает дверь за собой и достает из кармана зажигалку. Через стекло Айлиш видит, как он пускает газ, но пламя не занимается, она не испытывает желания ни помешать сыну, ни спросить, откуда у него зажигалка, раздается щелчок, янтарное пламя пробует на вкус бумажный уголок и разевает черную пасть, Айлиш наблюдает, как письмо обращается дымом, и, уронив его, Марк оборачивается и смотрит сквозь стекло потемневшим от ярости взглядом.

На работе она рассеянна, мечется, ощущая перед собой смутное препятствие, ища пути обхода, без конца повторяя про себя, нет, они не заберут моего сына. В компании ходят слухи о предстоящем кровопускании и поэтапном сворачивании, но это не может быть правдой. Их вызывают в конференц-зал, где объявляют, что управляющий директор Стивен Стокер отправлен в отставку, сегодня он на работу не вышел и его заменит Пол Фелснер. Он стоит перед ними, теребя кончики пальцев и сияя от удовольствия. Айлиш наблюдает, как, произнося речь, Пол Фелснер оглядывает зал, выделяя соратников по хлопкам и улыбкам, словно дикий зверь, покончив с притворством, рыщет открыто, и Пол Фелснер вскидывает руку, изъясняясь не деловым языком, принятым в компании, а на партийном жаргоне, об эпохе перемен и преобразований, эволюции национального духа, завоевании новых высот, женщина пересекает зал, чтобы открыть окно. Айлиш выходит из лифта на нижнем этаже. Перейдя улицу, приближается к газетному киоску, показывает на сигаретную пачку. Давно это было, думает она, стоя в одиночестве перед офисом, вынимая сигарету из пачки, поглаживая папиросную бумагу, принюхиваясь. Этот хлопковый привкус ацетатных волокон, когда она закуривает, втягивая внутрь горячий дым, вспоминая день, когда бросала курить в последний раз, и ощущая себя моложе, возможно, тогда с ней был Ларри, трудно сказать. Память лжет, играет в свои игры, наслаивает образы, истинные, ложные, со временем слои перемешиваются, становясь подобны дыму, и дым вырывается у нее изо рта и растворяется в дневном свете. Айлиш наблюдает за улицей, словно та принадлежит какому-то другому городу, размышляя, выходит, жизнь течет сама по себе, не нуждаясь в свидетелях, сами по себе бурлят в зловещем сумраке перегруженные транспортом улицы, снуют усталые, озабоченные прохожие, пребывая в иллюзии своей особости, вот от чего следует избавиться в первую очередь, она наблюдает, очищаясь от себя самой, как оттенки света постоянно меняются, пока улицу не заливает слепящее сияние, оказывается, у чаек, кормившихся в канаве и взлетевших, чтобы не угодить под грузовик, темное подкрылье. Да уж. Колм Перри стоит рядом, постукивая сигаретой по пачке. Не знал, что ты куришь, Айлиш. Она прищуривает глаза, словно хочет разглядеть ответ на вопрос, которого ей не задавали, затем трясет головой. Это я так, балуюсь. Колм Перри затягивается и медленно выдыхает дым. И я балуюсь. Она раздувает внутри черное пламя, давай, разгорайся, изучает помятую рубашку Колма Перри, багровое лицо пьяницы, лукавый взгляд человека, который в курсе розыгрыша, но предпочитает посмеиваться со стороны. Колм Перри оглядывается на автоматическую дверь. Вот же наглец, говорит он, скоро будет чистка, так что не высовывайся, они любят себе подобных, это все, что я готов сказать. Он снова оглядывается через плечо и достает телефон. Видела последнее? На экране граффити, осуждающие «Гарда Шихана», службу безопасности, государство, ликующие красные каракули, нанесенные краской из баллончика. Надписи как будто сделаны кровью, здание как будто похоже на школу. Школа Святого Иосифа в Фэйрвью, говорят, директор позвонил в ГСНБ, которые приехали и арестовали четверых мальчиков, прошло уже несколько дней, но их до сих пор не выпустили, в сети эта история появилась только сейчас, поэтому родители и ученики собираются на Стор-стрит возле участка «Гарда Шихана». Мой сын получил повестку, говорит Айлиш, он должен явиться на призывной пункт через неделю после того, как ему исполнится семнадцать, он ведь еще школьник, и это после того, как они забрали его отца. Колм Перри смотрит на нее и качает головой. Вот сволочи, говорит он, подносит ко рту ладонь и долго размышляет перед тем, как затянуться, после чего тушит сигарету об урну для окурков. Тебе придется вытащить его отсюда, говорит он. Куда? Она наблюдает, как он пожимает плечами, разводит руками, сует их в карманы джинсов. Колм Перри смотрит на газетный киоск через дорогу. Прямо сейчас я бы не отказался от мороженого, старого доброго рожка «99», а еще неплохо бы поморозить задницу на пляже, и чтобы родители были живы, Айлиш, почем мне знать, Англия, Канада, Америка, на свете много мест, но тебе придется его отсюда вытащить, а мне, пожалуй, пора на работу.

В сети она наблюдает за тем, как ширятся протесты, как родители с детьми, одетые в белое, стоят перед полицейским участком. В ожидании освобождения арестованных они молча держат белые свечи. С каждым днем количество людей возрастает. К следующему утру число протестующих переваливает за две сотни, говорят, все из одной школы, перед зданием полицейского участка темной полосой растянулись охранники. Айлиш помнит эту площадь, мощеную, с гранитными платформами для сидения, восьмигранной двойной пирамидкой из нержавеющей стали в центре, которая что-то символизирует, но это не факт. Площадь проектировали ради света и свободного пространства, ради того, чтобы посидеть, никуда не спеша, но кажется, будто протест распахнул дверь и свет хлынул в темную комнату. Она видит, как Ларри с надеждой поднимает голову, если мальчиков освободят, говорит она, возможно, дело дойдет и до других задержанных. Субботним утром Молли входит на кухню вся в белом. Ты это видела? Вирусные сообщения пересылают с телефона на телефон, приятель близкого друга утверждает, что мальчиков скоро освободят, в другом сообщении говорится, что их освободили несколько дней назад и они находятся со своими семьями, а протест — это заговор с целью дискредитировать государство. Да, говорит она, я такие тоже получила, ни одному нельзя верить, забыла тебе напомнить, что в следующую субботу у Сирши свадьба и я сказала Марку, чтобы он никуда не уходил, пока я не вернусь. Я не нуждаюсь в том, чтобы Марк за мной присматривал. Допустим, но будет лучше, если вы оба останетесь и присмотрите за младшими. Молли выносит стул во двор и ставит в траву под деревом. Айлиш наблюдает, как дочь встает на стул, притягивает к себе ветку, привязывает белую ленточку и смотрит, как та болтается на ветру, ленточки похожи на длинные полые пальцы, беззвучно исполняющие музыку дерева. Айлиш не намерена их пересчитывать. Четырнадцать недель, говорит Молли, возвращаясь на кухню вместе со стулом, ставит стул на место, подходит к раковине, открывает кран, прищуривается, наполняет стакан, пьет. Выпив половину, ставит стакан, вытирает рот рукавом. Я на улицу. Куда? В город. Айлиш изучает ее: белая джинсовка, белый шарф вокруг шеи. Если ты собралась в город, можешь снять это прямо сейчас. Молли с притворным удивлением разглядывает себя. Что снять прямо сейчас? Ты знаешь, о чем я говорю. Откуда мне знать, о чем ты говоришь, о чем говорят или думают остальные, если все молчат, если в этом доме все молчат как рыбы? Айлиш отворачивается к столу, поднимает и снова кладет на место газету. Ради всего святого, куда подевались мои очки? Твои очки у тебя на макушке. Ну не идиотка ли я? Обернувшись, она замечает странный взгляд Молли, которая морщит губы, словно собирается заплакать. Я хочу, чтобы папа вернулся, просто хочу, чтобы он вернулся, почему ты бездействуешь? Айлиш смотрит ей в глаза, ища сама не зная чего, прежней Молли, уступчивости, но Молли продолжает давить на нее, дергая за какой-то рычаг. Ты думаешь, это вернет твоего отца? Лицо Молли темнеет, она отворачивается, медленно поднимает стакан и выливает воду на пол. Прекрасно, говорит Айлиш, лей воду на пол, расхаживай по улицам в таком виде, может быть, дойдешь до автобусной остановки и никто не сделает тебе замечания, не возьмет тебя на заметку, чтобы потом донести в полицию. Может быть, ты даже выйдешь из автобуса, никем не замеченная, а может быть, нет, может быть, в автомобиле сидят двое мужчин, и одному не понравится твой вид, хотя, кто знает, может быть, ты просто носишь белое, потому что это красиво, а если ты хочешь что-то этим сказать, что-то дерзкое, и это придется не по душе тому мужчине в автомобиле, и он остановится, выйдет, запишет твое имя, адрес и заведет досье с твоим именем? Может быть, ты промолчишь, а может быть, нет, и вместо того, чтобы записать имя и адрес, он посадит тебя в машину, а ты не задумывалась, куда она тебя увезет, Молли? Может быть, туда, куда едут все автомобили без номеров, подъезжают и тихо забирают людей прямо с улицы за ту или иную провинность, только их и видели. Решила, если тебе четырнадцать, ты можешь делать все, что захочешь, что государству нет до тебя дела, но они уже арестовали тех мальчиков и отпускать не собираются, а ведь это твои ровесники. Думаешь, я ничего не делаю, просто сижу и жду, когда вернется твой отец? А я всего лишь пытаюсь удержать нашу семью, и сейчас в целом мире нет задачи труднее, мир только и думает, как разлучить нас, иногда бездействие — лучший способ получить то, что хочешь, порой приходится сидеть тише воды ниже травы, порой следует хорошенько подумать с утра, какой цвет ты сегодня решила надеть.

Айлиш бродит по отцовской спальне в поисках галстука. Зеленый ковер с узорами-лилиями, заваленный пожелтевшими газетами и журналами, кучи одежды на двух стульях, стоящих рядком у стены, грязные чашки и тарелки на комоде. Она роется в ящиках, преследуемая запахом плесени, посеревших белых рубашек, паутины старых галстуков. Выбирает розовый, прикладывает к носу, ощущая тяжесть прошлого, успевшую, однако, утратить резкость, встает, оборачивается и встречает на фотографии мать, молодая женщина придерживает волосы от ветра, в лице — обещание того, каким станет когда-нибудь лицо дочери. Айлиш сгружает тарелки и чашки на пол, расставляет фотографии. Джин прислоняется к Саймону и вытирает глаза на промозглом пляже. Очень стройная Джин в свадебном платье держит Саймона за руку, не замечая фотографа. Сидит на стуле, держа на коленях двух дочерей, пристальный взгляд устремлен в камеру. Айлиш закрывает глаза, желая увидеть мать такой, как на этой фотографии, мысленно бродя по их первому дому, ступая по сумрачным комнатам, пальцы скользят по перилам лестницы, мимо сиденья у окна, к своей старой комнате, и каждый шаг глухо отзывается в досках пола и улетает к высокому потолку. Айлиш и сейчас слышит голос матери, но это не звук, скорее чувство, и оно никогда не угасает в памяти, которая сама начинает тускнеть. Со старой кровати она видит окно в небо, открытый шкаф, извергающий тьму, и тьма зовет спящего ребенка в кошмар. Уголки губ постепенно отвисают, волосы до плеч укорачиваются до ушей. Джин седеет в садовом кресле на фоне пышных плетистых роз. Устало опирается на палку у водопада в Пауэрскорте, и кажется, камера в последний раз застала ее врасплох. Айлиш сносит вниз грязную посуду и загружает в посудомойку, Саймон сидит за столом, ковыряя вилкой яичницу с беконом, рубашка расстегнута до пупа, грудь бледная и безволосая. Он хватает солонку за горлышко, трясет над яичницей, бросает на дочь злобный взгляд. Я знаю, что ты там делала. Айлиш бедром захлопывает дверцу посудомоечной машины. Пап, какой свинарник ты развел в комнате, столько тарелок и чашек, застегнись и повяжи галстук, я подобрала его к твоей рубашке. Думаешь, я не слышал тебя там, наверху? Можешь искать сколько угодно, все равно ничего не найдешь. Чувствуя себя оскорбленной, Айлиш наполняет чайник, хотя времени на чай нет. Пап, пожалуйста, поторопись, иначе мы опоздаем, служба начнется через час. Он кладет вилку с ножом на тарелку, отодвигает ее от себя тылом кисти, поворачивается лицом к дочери, и в уголке рта засох желток. Неужели ты думаешь, что я держу это в спальне? Так и знай, никто из вас не получит ни пенни. Айлиш смотрит на него, и ей становится страшно, она пытается увидеть то, что спрятано за лицом, что меняется внутри, увидеть его личность как пламя, которое дышит во тьме, никогда не затухающее, бушующее пламя, ныне ставшее тонкой свечой. Он есть, и его нет, и все же, кажется, Саймон снова становится собой, когда подходит к зеркалу, а она встает у него за плечом, пока он разглядывает свое лицо, розоватость бритой кожи, каплю пены для бритья за ухом, которую Айлиш смахивает большим пальцем. Она разворачивает отца за плечи, застегивает пуговицы на рубашке, повязывает галстук. Прекрасный день для свадьбы, тебе не кажется, что им повезло с погодой? Он бросает на нее пренебрежительный взгляд, и она убеждается, что он снова стал собой. Эта твоя кузина, не могу вообразить ее на брачном ложе. Пап, ну зачем ты, Сирша — твоя племянница. Сирше под сорок, а ее отец осел, у моей сестры никогда не было вкуса. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Завязав галстук, она хлопает Саймона по плечу, поднимает глаза, и что-то в его взгляде заставляет Айлиш решить, что он принимает ее за Джин. Она отворачивается, смотрит в сад, где когда-то стояла мать, плетистые розы оборваны и пришпилены к стене.

Из университетской церкви свадебная процессия выходит на Сент-Стивенс-Грин. По пути в парк она берет отца под руку, женщины в разноцветных шляпках цокают каблучками, под деревьями тишина. У озера жених с невестой фотографируются, шафер ослабляет галстук. Из парка они направляются к георгианскому зданию, увитому плющом, запах фрезий сопровождает их на пути в комнату для приемов, высокие окна которой выходят в сад. Через комнату Айлиш смотрит на отца, он беседует с тетей Мари, которая прячет зевок за розовым шеллаком ногтей, оглядывается по сторонам и, завидев Айлиш, устремляет на племянницу призывный взгляд. А, это ты, говорит Саймон, а я рассказываю Мари о законопроекте, который проводит ПНЕ, они хотят взять под контроль науку, расставить повсюду своих людей, Мари, возьми дело в свои руки, им никто не указ, это абсурдно и немыслимо… Мари сжимает ее руку и отворачивается от брата, как будто хочет присвоить Айлиш себе. Твой отец ни словом не обмолвился о малыше, я надеялась, ты возьмешь его с собой, уверена, в твоем возрасте это был приятный сюрприз. Айлиш улыбается в напудренное лицо, видит, как розовые губы смягчаются от слюны, и настроение падает, невысказанное остается невысказанным, разговор сводится к детям, работе, и никто не жаждет обсуждать ситуацию с Ларри. Она смотрит тете в лицо, читая немой призыв провести этот день в атмосфере счастливой эйфории. Айлиш улыбается, жаль, что Ларри не смог прийти, ты меня извинишь? Она слоняется по комнате, выглядывая тех, с кем еще можно поговорить, здесь так мало ее ровесников, кузены отца стареют, и все же между ними лет двадцать пять — тридцать, не так уж много, заказывает выпить, размышляя, как проживет эти двадцать пять — тридцать лет, она уже их проживает, это время уже в прошлом, свет, падающий сквозь высокие окна, дарит им это мгновение, мир стихает до тихого бормотания, невеста в белом великолепна. Когда звенит колокольчик, они с бокалами перемещаются в столовую и занимают места за круглыми столами, и жених встает, словно собирается произнести речь, но вместо этого прикладывает к груди руку и запевает национальный гимн. Татуированные птицы у него на руках, мистические символы на шее. Отодвигаются стулья, гости встают и подхватывают пение, кто-то тянет ее за рукав, это кузина отца Ниам Лайонс шепчет ей, скривив губы, бога ради, Айлиш, вставай. Она смотрит туда, где должен сидеть отец, но его стул пуст, отправился к стойке за напитком или заблудился по дороге в туалет, она разглядывает поющие рты, опущенные в пол глаза, и во рту пересыхает. Ниам Лайонс снова тянет ее за рукав, но она не поднимется со стула и не станет петь вместе с ними, она не будет петь эту ложь. Айлиш механически начинает раскладывать перед собой белую салфетку, а когда поднимает глаза на жениха, на его лице, на лице шафера и тех, кто стоит вокруг, неприкрытое презрение. Невеста закрыла глаза, жениха приветствуют аплодисментами, хотя хлопают не все. Бледная пожилая женщина с изящными кистями рук ободряюще улыбается ей, но улыбка гаснет, когда женщина встречает взгляд Айлиш. Она роется в сумочке, вынимает белый шифоновый шарф, повязывает его вокруг шеи и встает, когда остальные садятся. Извините, я скоро вернусь, пойду поищу отца.

Звенит таймер духовки, и она разворачивается, зовя детей к столу, раскладывая рагу по плошкам с рисом, пожалуйста, не мог бы кто-нибудь накрыть на стол? Молли, зевая, входит на кухню. Сумерки вошли раньше и окутали ее мать. Молли включает свет, тянется к ящику за вилками и ножами, на мгновение зависает над ним, словно ее мысли упали в ящик. Айлиш кричит, ужин готов. Она смотрит на Бейли, который растянулся на коврике перед телевизором, поворачивается к Молли, скажи Марку, чтобы спускался. Откуда спускался, его нет наверху, отвечает Молли. А где он? Молли пожимает плечами, раскладывая приборы на столе. Откуда мне знать, ты не подвезешь меня после ужина? Айлиш идет к лестнице, зовет Марка, поднимается наверх, спускается вниз. Его нет ни в доме, ни в саду, она набирает его сотовый и слышит звон наверху, снова поднимается, браня сына, заранее зная, каким будет его ответ, как он подожмет губы и опустит глаза в пол, готовясь выдать язвительный комментарий. Она стоит в дверях комнаты мальчиков, на кровати звонит телефон Марка, странно, что он не взял его с собой. Айлиш с виноватым видом берет телефон с кровати, Бейли орет, что больше ждать не намерен и собирается приступить к еде, один голос говорит «нет», другой — «да», она прислушивается к движению на лестнице. Айлиш читает сообщения сына, кликает на видео, которое тот смотрел последним, заключенный в красном комбинезоне и капюшоне стоит на коленях, над ним мужчина в очках и в черной одежде, учитель, интеллектуал, нараспев читающий по-арабски, который срывает капюшон, поднимает большой серповидный кинжал, и камера начинает медленно наезжать, словно пытаясь разглядеть что-то в глазах жертвы в момент смерти. Она швыряет телефон на кровать, снова поднимает, теперь просматривая историю поисков, жестокость и убийства, видео обезглавливаний и массовых казней. Чувство, овладевшее ее телом, не желает проговариваться, внутри все стянуто в черный узел, и во время ужина Айлиш немногословна. Она бродит по дому, бездумно перекладывая вещи с места на место, Бейли сражается с Молли за пульт, пока сестра не стукает его по голове и не швыряет пульт через всю комнату, Айлиш кричит им, чтобы угомонились. Она стоит на лестничной площадке с ребенком на руках и понимает, что чувство, которое вошло в ее тело, — это смерть, смерть завладела ее сыном, ему еще нет и семнадцати, а кровь уже испорчена злобой и тихой яростью. В девятом часу она слышит, как раздвигается дверь на веранду, ключ поворачивается в замке, и она преграждает сыну путь, кладет руку на велосипед, ищет в глазах растущую внутри тьму, ищет свой прежний авторитет. Ее голос громок и резок, и сын отводит глаза. Ты не предупредил, что не вернешься к ужину, где ты был? Айлиш не замечает Саманту, пока та не переступает порог, и замирает, будто боится войти, Марк поворачивается к ней и, скривив рот, молча извиняется за мать. Все в порядке, мам, да успокойся ты, я поужинал у Сэм, хотел написать тебе, но забыл дома телефон, а на память я твоего номера не помню.

Она ведет машину сквозь дождь и мерцающий свет, когда в сумке звякает телефон. Айлиш ждет, пока движение впереди затормозится, тянется к сумке, вынимает телефон. Читая сообщение, она поднимает глаза и видит, что дорога перед ней исчезла, рука тянется выключить радио прежде, чем она прочтет сообщение снова. Двое из задержанных мальчиков мертвы, тела переданы родственникам. Обнародованы снимки трупов со следами пыток. «Туран» катится сам по себе, а она видит мальчиков, которые лежат перед родителями, видит изуродованные тела и шепчет себе под нос, одно дело — забрать из дома отца семейства, совсем другое — вернуть родителям мертвые детские тела. Чувствуя, как дрожь закрадывается в сердце, понимая, что это случится, ярость и отвращение поднимутся из молчащей земли и хлынут горлом. Дома они собираются вокруг стола и смотрят в мировых новостях прямую трансляцию демонстрации, толпа у полицейского участка выросла, люди приводят детей, все одеты в белое и держат зажженные свечи. Пикетчики заполняют автовокзал и близлежащие улицы, а она ложится в постель и не может уснуть, наблюдая за своим страхом, и теперь это жалкое зрелище, а тихий голос, пытавшийся возражать, больше не слышен. К утру толпе не хватает места, и она начинает движение в сторону Колледж-Грин. Айлиш стоит у окна и смотрит на улицу, Марк и Молли наблюдают за ней в ожидании, когда она заговорит. Дремлющие деревья начинают набухать весной. Скоро они раскроют почки навстречу весеннему свету, размышляет об этом, о силе дерева, о том, как дерево переживает темные времена, что видит, открывая глаза после спячки. И тогда страх отпускает ее, и тело чувствует облегчение оттого, что теперь можно действовать. Мы наденем белое, говорит Айлиш, разворачиваясь, мы выйдем и присоединимся к ним. Смотрит, как дети поднимаются наверх, и дом наполняют бесстрашие и возбуждение.

Кэрол Секстон приходит с овсяным хлебом, остатками крамбла и белыми свечами. Марк уже уехал на велосипеде. На въезде в город движение замедляется на контрольно-пропускном пункте, и Айлиш оборачивается к детям. Застегните куртки. Автомобиль перед ними съезжает с дороги для досмотра, гарда подходит к «турану», молодое умное лицо наклоняется, изучая права Айлиш, полицейский находит и удерживает ее взгляд. Куда едете? Разглядывая веснушчатый лоб, она отмечает, что, должно быть, он всего на несколько лет старше ее сына, и ложь слетает с ее губ и порхает в воздухе. Гарда наклоняется ниже, чтобы рассмотреть Кэрол, затем прикрывает лицо ладонью, разглядывая детей на заднем сиденье. Бейли прижимает нос к стеклу и машет рукой. Движение автомобилей вдоль набережных перекрыто полицейскими на мотоциклах. Она паркуется в переулке рядом с церковью, и с Беном в коляске они идут пешком, под щелканье светофора переходят пустую улицу, странно видеть тихие набережные, солнечный свет играет на воде, и такое чувство, будто тишина разгоняется. Кэрол не умолкает с тех пор, как они вышли из машины, но Айлиш плывет по течению, словно с высоты наблюдая за детьми, пытаясь удержать страх. Она говорит с Ларри, следя за его реакцией, хотя он пребывает в каком-то затененном пространстве, в недосягаемости темной камеры. Вскоре появляются люди, открыто щеголяющие в белом, и, шагая по улочкам Темпл-Бар в направлении Колледж-Грин, они слышат шум, а затем перед ними встает толпа, массовое средоточие воли, говорят, протестующих уже пятьдесят тысяч, хватит, чтобы заполнить площадь до отказа, и дух Айлиш воспаряет, да так, что дыхание перехватывает. Она сжимает руки детей, когда они проталкиваются среди раскрашенных белым лиц, белых флагов и плакатов, Кэрол следует за ними, так много людей держат белые свечи, и, кажется, все привели детей. Девушка предлагает раскрасить им лица, Молли собирает волосы в пучок. Перед зданием старого парламента возведена сцена, и молодая женщина с микрофоном призывает к прекращению чрезвычайных полномочий и освобождению политзаключенных. Женщину провожают бурной овацией, и ее место занимает мужчина, и дело даже не в словах, думает Айлиш, а в том, что говорят их тела, ведь здесь, перед всем миром, негде спрятаться. Бейли смотрит трансляцию на телефоне, и она видит лица ораторов, огромные, живые, и чувствует, что страх ушел, превратившись в свою противоположность, ей хочется отдаться этому чувству, стать единым целым с этой общностью, дышать единым дыханием, ощущать, как твоя сила растет вместе с торжествующей толпой. На миг ее переполняет изначальное ощущение смерти, победы, резни, истории под ногами завоевателя, в руке словно огромный клинок, и она опускает его, дрожа от восторга, и делает резкий вдох, а два блюстителя порядка прогуливаются с камерами, фиксируя лица и не обращая внимания на свист и насмешки толпы. Подняв голову, Айлиш видит на крышах снайперов, людей, поблескивающих стеклами камер с телеобъективами, небо затянуто дождевыми тучами, и она вспоминает, что не взяла плащи и зонтики. Кэрол раздает бутерброды и бутылки с водой, а на большом экране появляются изображения погибших подростков, когда те были детьми, кудрявый малыш улыбается, второй таращит глаза. Айлиш не подозревает, что крепко сжимает локоть Бейли, пока тот не освобождается из ее рук, она думает о Марке, видит, как его забирают из школы, видит сына сотрудником службы безопасности на митинге против собственной родни, зная, сколько в его сердце ярости и неповиновения, она этого не допустит. Она кладет руку на плечи Молли и прижимает дочь к себе, ее захлестывают воспоминания о другом митинге, но это ложь, подмена, воспоминания принадлежат другим людям в другой стране, бесчисленное количество раз она видела такое по телевизору. Бен просыпается с резким вскриком, ему хочется выбраться из коляски, он начинает плакать, и Айлиш приходится расстелить на земле куртку и посадить на нее малыша, но он упрямо пытается уползти в сторону. Пожилая женщина в бледно-зеленом, которая сидит на складном стуле, предлагает взять Бена на колени. Бейли начинает размахивать руками, в измождении плюхается на свой рюкзак, ему уже хочется домой, откуда-то доносится запах хот-догов, Бейли говорит, что умирает с голода, и она отправляет его за едой вместе с Кэрол. Молли набирает на телефоне сообщение. Мам, говорит она, Марк ищет нас. Она отходит ненадолго и возвращается вместе с Марком и его другом, которого они видят впервые. Оба в белых футболках и белых банданах, закрывающих рты, и Айлиш стягивает бандану с лица сына. Зачем, ты же не громила, это мирный протест. Она видит ироническое выражение в глазах приятеля Марка, что-то в нем ей не нравится, хотелось бы знать, откуда он взялся. Кэрол протягивает Марку сэндвич, тот расправляется с ним за три укуса и просит сэндвич для друга. Ты должен вернуться домой не позже восьми, говорит она, и Марк ухмыляется Молли, которая хочет пойти с ними, но Айлиш не разрешает. Кажется, дождь собирается перерасти в ливень, раскрываются зонты, и единство толпы распадается на отдельные клетки. Дети сбиваются в кучу под большим зонтом какой-то женщины, Бейли просит салфетки, сморкается и повисает у женщины на руке. Люди с детьми движутся сквозь толпу, пора готовить ужин, выгуливать собак, это студенты и бездетные могут сидеть тут всю ночь. Когда они поворачиваются, чтобы уходить, Айлиш смотрит в небо вдоль улицы, уходящей к собору Крайст-Чёрч, и видит, как медленно разгорается пламя, словно огонь охватил весь мир.

Кэрол Секстон переночует у них. Ехать через весь город рискованно, говорит Айлиш, думая о возбужденных толпах, идущих домой через мосты, о том, как автомобили с развевающимися из окон белыми флагами останавливают на блокпостах, об обысках и арестах, этим полны все мировые новости. Кэрол смотрит на телефоне, как военные грузовики и бронетранспортеры въезжают в пригороды, выстраиваются вдоль каналов. Такое ощущение, что они готовятся к вторжению, говорит она. В сети ходят слухи о нападениях на автомобили, с битами и кирпичами, о том, что молодчики в балаклавах вытаскивают людей из машин, о сожженных машинах. Айлиш размораживает болоньезе и разрешает Бейли и Молли поужинать перед телевизором, пока она укладывает Бена, любуясь крохотными кулачками, желая, чтобы он подольше оставался таким же, но, сколько бы ни продлилось его младенчество, пусть он ничего не узнает о первых годах своей жизни, которые станут преданием, о временах, когда твой отец ушел, и временах, когда он вернулся. Айлиш идет в ванную, смывает с лица косметику, смотрит в зеркало и видит Марка, красивого, молодого, она закрывает глаза, чувствуя, как его у нее отнимают, его рука выпускает ее руку, видит их всех в каком-то темном море, Ларри уносит первым, она кричит Марку, чтобы плыл к берегу, кричит во тьму. Айлиш открывает глаза, наклоняется к зеркалу и цепляется пальцем за коготь, протянутый к ее лицу. Кэрол на ноутбуке смотрит прямую трансляцию демонстрации. Количество протестующих уменьшилось до нескольких тысяч, которые молча сидят с зажженными свечами в бумажных пакетах, словно верующие перед крестным ходом, а вокруг полицейские с водометами и дубинками. Айлиш смотрит на часы и прислушивается. Пятнадцать минут девятого, без десяти девять, почти девять, она продолжает набирать Марка. Не могу отделаться от ощущения, что грядет нечто ужасное, говорит Айлиш. Кэрол внимательно за ней наблюдает. Если бы хотели, они давно бы это уже сделали, уже напали бы, разве нет? Айлиш смотрит на часы. Я продолжаю его набирать, слушаю его голосовое сообщение, кажется, он наговаривает его на бегу. Бейли и Молли снова ссорятся, она и забыла, что они все еще в гостиной. Айлиш подходит к двери и отправляет детей спать, останавливается у раковины и допивает чашку. Мне показалось или у чая действительно странный привкус? Она снова смотрит на телефон. С Марком все будет в порядке, Айлиш, это такая же его битва, как и твоя, ты должна отпустить его. Да, но я велела ему быть дома к восьми. Кэрол опускает глаза на чашку. Ты права, какой-то он затхлый, должно быть, от воды. Айлиш всматривается в лицо Кэрол, думает, а ведь я совсем не знаю эту женщину, которая сидит на стуле с прямой спиной и лицом, хранящим следы бессонных ночей, как будто то, что заставляло ее сохранять облик, медленно вытащили и теперь горе выедает ее костный мозг. Айлиш поднимает руку, касается лица. Вид у меня усталый? Я так измучилась, ничего не соображаю, мне нужно лечь. Я приготовила для тебя кровать Молли, она будет спать со мной. Айлиш поворачивается к двери, у нее возникает ощущение, что она что-то забыла, и она рассеянно оглядывает кухню. До его дня рождения, Марка, я говорю про Марка, осталось две недели, и, если протесты ни к чему не приведут, я просто не знаю, что мне делать. Ходят слухи, говорит Кэрол, что молодые люди бегут за границу, надеясь избежать призыва… Айлиш смотрит на часы, она забыла проверить, заперта ли задняя дверь, в корзине на полу стопка белья. Но как мне его вывезти, они не выдали ему паспорт, пришло письмо из Министерства юстиции, заявление отклонили без объяснения причин. Кэрол встает, берет руку Айлиш и сверху кладет свою ладонь. Если они придут за ним, Айлиш, если дойдет до такого, он может пожить у меня, пока все не закончится… Послушай, может быть, это и не понадобится, но есть еще бабушкина квартира окнами в переулок, никто не станет искать его там. Айлиш вытаскивает руку из ладоней Кэрол, на коже остается ощущение от ее прикосновения. Она стирает его с руки, подходит к задней двери, дергает ручку и смотрит наружу через стекло. Фальшивые краски ночи, мир остается прежним, несмотря на тени, что скрывают причиняемый вред. Мой сын, шепчет она, беглец, а должен учиться в школе, слоняться без дела, играть в футбол. Отражение Кэрол в стекле — воплощение горя. Я могу переправить его через границу в Портраш, к моему брату, у него там дом, разреши мне поговорить с Эдди, он женат на местной и захочет помочь. Ты не понимаешь, Кэрол, он учится в школе, хочет поступать в университет. Когда она поднимается наверх, Молли уже заснула. Кэрол прибирается на кухне, и Айлиш многое отдала бы, чтобы вместо этих звуков слышать, как муж и сын дурачатся на кухне, как Ларри проводит силовой прием, а то ли еще будет, когда Марк его перерастет. Она снова набирает сына, но телефон выключен, или сел аккумулятор. Скомкав в руках пижаму Ларри, она подносит ее к носу, запах медленно выветривается. Айлиш погружается в сон, где лица в тени, где гомон толпы, а среди ночи оказывается в другом сне, где двое становятся одним, отец и сын, и она ищет того, кто стал ими обоими, но во сне его нет.