Песнь пророка

Шум вторгается в сновидения, поднимается вверх и плывет по течению сквозь оба мира, слышен хруст гравия, смех под окном, как будто тень вылетела из сна. Грустное пробуждение в темноте спальни, кровь холодеет, когда Айлиш осознает, что в стеклянную дверь внизу что-то ударяется, гулкий звон разносится по дому, тело замедленно обретает вес, когда она отбегает от кровати. Видит в окне на подъездной дорожке троих мужчин и припаркованный белый внедорожник с включенным двигателем. Что-то швыряют в стеклянную дверь веранды, позади раздается хлопок, дверь спальни врезается в стену, и Молли бросается к матери с криком, что какие-то мужчины пытаются влезть в дом, Айлиш прикрывает ей рот рукой и отходит от окна. Бывает, что мгновение замедляется, открываясь в чистом поле, в другом времени, и она бредет сквозь сгущающуюся тьму, боясь, что волки окружат ее, издалека зовет себя, но не может расслышать своего имени. Не раздумывая, Айлиш вынимает из кроватки спящего малыша, передает его Молли и выводит ее из спальни. На лестнице Молли останавливается, начинает задыхаться, в глазах мечется страх. Айлиш трясет ее за плечи. Прекрати, на это нет времени, ступай в ванную, присмотри за братом и не высовывайся. В спальне Бейли трет глаза, и Айлиш посылает его в ванную, веля им с Молли запереться и не выходить, пока она не позволит. Возвращаясь к окну, она мысленно представляет любые исходы, слышит смех снаружи, если они захотят войти, запертая дверь их не остановит, рука шарит в темноте в поисках телефона, она не помнит, чтобы оставляла его здесь, голос диспетчера службы спасения тверд и отчетлив. Сквозь шторы она наблюдает, как мужчина забирается на крышу «турана», руки и горло в татуировках, другой склонился над автомобильным бортом. Тот, что в татуировках, обрушивает биту на ветровое стекло, достает член и мочится на автомобиль, скалясь как обезьяна, застегивает ширинку и спрыгивает на гравий. Через дорогу в окне спальни загорается свет и снова гаснет, когда внедорожник уезжает.

Она наблюдает, как Луна крадется сквозь дом, синеватый рассветный луч добирается до Бена в кроватке, пятнает Молли, которая, словно маленький ребенок, свернулась калачиком у нее под боком. Наступил рассвет, но дня больше нет, теперь она это понимает, свет, рассеивающий тьму, не настоящий, только ночь истинна и вечна, ночь наблюдает, как она прижимает к себе детей, Айлиш понимает, ее покой иллюзорен, этот дом больше не может их укрыть. Она отстраняется от Молли, подходит к стулу, тихо одевается, оборачивается, чтобы увидеть, как атласный свет ласкает хмурое лицо дочери. Заглядывает в комнату мальчиков и видит Бена, который лежит на кровати Марка в одежде брата и поверх одеяла. Айлиш спускается, выходит во двор, подбирает булыжник с подъездной дорожки и останавливается перед разбитым ветровым стеклом «турана», читая то, что написано на капоте и боку автомобиля, а еще на стенах, окнах и задней двери — одно и то же слово, намалеванное красной краской. Она рассказывает об этом Ларри как о давнем событии, отложившемся в памяти, они в «туране», она забрала его откуда-то, откуда его отпустили, одежда висит на нем, как на пугале, и она видит, как он теребит руками бородку, видит, что просыпается в его крови, — то, что дремлет в крови всех отцов, первобытное насилие, но внутри у мужчины, не сумевшего защитить семью, что-то ломается, поэтому лучше ничего ему не говорить. Дверь дома напротив отворяется, и Джерри Бреннан выходит на крыльцо с черным мешком для мусора. Он бросает мешок в контейнер на колесиках, стреляет глазами на дом через дорогу, поняв, что его застукали, приветственно машет рукой, запирает дверь на задвижку и подходит к Айлиш — шустрый старик в домашних тапочках, на ходу завязывающий пояс халата. Боже мой, Айлиш, что они натворили, ты, наверное, до смерти перепугалась. Он наклоняется, поднимает камень с земли и трет большим пальцем. Отбросы общества, вот кто они такие, Бетти вызвала полицию, но, должно быть, они приходили, когда мы уснули, а грохот был ужасный. Айлиш наблюдает, как его глаза скользят по слову «ПРИДАТЕЛЬ», намалеванному много раз красной краской, затем он прищуривается и озадаченно смотрит на Айлиш. У меня что-то с глазами или написано неправильно? Я не знаю, Джерри, а как бы ты написал? Постой, я плохо соображаю без очков, ну да, здесь должна быть «е», а не «и». По-моему, они написали именно то, что хотели, четко и ясно. Я тоже звонила в «Гарда Шихана», но никто не приехал, хотя я прождала полночи. Она наблюдает, как досадливо нахмуренные брови недоверчиво приподнимаются, затем опускаются, словно какая-то мысль проступает у ног Джерри на бетоне. Эта страна катится к чертовой матери, говорит он, думаю, у полиции выдалась та еще ночка из-за этих безграмотных вандалов, твой дом был не единственным. Он проводит рукой по боку машины. Придется везти в автомастерскую, а вот стены можно замазать, у меня в сарае есть белая краска для кладки, сейчас сбегаю, туда и обратно. Она складывает руки на груди и смотрит вдоль улицы. Пусть все видят, Джерри, что сделали с нашим домом, с обычной семьей, которая никому не желала зла, разве это не отличная реклама того, что творится в этой стране? Солнце пробивается в просвет между домами, Джерри оборачивается и смотрит на свой дом. Ладно, я все равно пошарю в сарае. Пояс халата развязывается, когда он переходит дорогу, но Джерри не торопится его затягивать. Она разворачивается лицом к улице, видя ряд закрытых дверей, насчитывает шесть домов, из окон которых свисают национальные флаги. Она воплощенный гнев, когда заходит в дом, ищет ацетон, который должен быть в шкафчике над ванной, а скребок для краски под лестницей, но находит только унижение, как будто оно лежит перед ней на полке, стыд, боль и печаль свободно перемещаются по ее телу. Когда все откроется, соседи осудят их, соседи прекрасно видели, что творилось ночью, но не скажут ни слова.

Дети одеты и готовы к школе, но к машине не спускаются. Бейли тащится вслед за ней на кухню и смотрит, как она достает ланчбоксы и раскладывает на столе хлеб, ветчину и сыр. Мам, говорит он, а мы не можем взять выходной, я не хочу идти в школу. Она достает из ящика нож и заслоняет его бедром. Ты поднял с пола полотенце, как я просила? Мам, ты слышала, что я сказал? Ты не хочешь идти в школу. Да, я не хочу идти в школу. Ну и чем ты собираешься заниматься, будешь торчать весь день перед телевизором, пока глаза не вылезут из орбит, иди принеси куртку. Бейли отказывается садиться в машину, он стоит посреди прихожей, скрестив на груди руки. Айлиш выносит малыша в «туран», в прихожей встает перед сыном, сует ему в руки рюкзак и выводит Бейли на улицу. Когда она возвращается в дом, Молли с опущенными глазами сползает с лестницы, коленки стучат друг о друга, она похожа на ребенка, который заснул, прижимая что-то к груди, а когда проснулся, руки опустели. Айлиш берет пальто и сумку. Ты не позавтракала и скоро упадешь от голода в обморок, не хочешь перекусить сэндвичами в машине? Молли смотрит мимо нее в окно, голос почти не слышен. Что, если они вернутся, мам, что, если в следующий раз они войдут в дом? То, что она видит в глазах дочери, заставляет Айлиш опуститься на колени, и, сжав руку дочери, она принимается поглаживать ее большим пальцем. Они не вернутся, любимая, им незачем возвращаться, покуражились, и будет, увидели адрес Марка в газете и решили нас попугать, наш дом не один такой, я поговорю с «Гарда Шихана» и дам вам знать, обещаю, все еще наладится. Внутренний голос говорит ей, зачем ты лжешь девочке, но, вставая с колен, она уверена, все так и есть, начинает суетиться, за руку выводит Молли из дома. Мы опоздаем, говорит Айлиш. Молли не садится спереди, и Бейли перебирается на переднее сиденье лицом к паутине битого стекла. Айлиш запирает дверь на веранду, окидывает дом взглядом. Джерри Бреннан уже побывал здесь и хорошо поработал над стенами, а еще протер ацетоном окна, сейчас, глядя на их дом, вы никогда не догадались бы, что их осудили, заклеймили красной краской как врагов государства. Когда Айлиш садится в машину, Бейли наклоняется, чтобы подтянуть носок, и бросает на мать суровый взгляд. Только не вздумай близко подъезжать к воротам школы, говорит он. Айлиш заводит «туран» и выезжает на дорогу, злобно косясь через ветровое стекло и видя в каждой встречной машине разинутые рты, велосипедиста, от удивления застывшего на светофоре, школьников, которые показывают на них пальцами, выпучив глаза. Она рулит, ощущая ярость в руках, как будто машину приводит в движение свирепая пульсация ее крови. Она рулит, получая удовлетворение от всеобщего осуждения и публичного оглашения их преступления, пусть побивают нас глазами, пусть видят, какие мы предатели, пусть видят мир, который они создали. Всю дорогу Молли так и не отнимет рук от лица, и, когда она заговорит, Айлиш поначалу не расслышит. Что ты сказала, любимая? Бейли гневно смотрит на мать. Она сказала, что больше не хочет ходить в школу, сказала, что хочет умереть.

Теперь в доме она ощущает себя не в своей тарелке и каждую ночь лежит без сна, прислушиваясь. Проезжающая машина может означать что угодно: припозднившегося гуляку или раннюю пташку, Айлиш переворачивается и видит, что Молли спит на половине кровати Ларри, и не помнит, когда она сюда перебралась. Она обнимает дочь, желая поскорее заснуть и проснуться в другом мире. «Гарда Шихана» не приходила, она трижды звонила в участок, а потом еще раз, прося соединить ее с мистером Тиммонсом, но ей ответили, что его перевели. Теперь она знает, были и другие нападения, не только на их дом: по всей стране ветровые стекла автомобилей крушили трубами и битами, били витрины, разрисовывали фасады. Ходят слухи, что среди громил были сотрудники госбезопасности и «Гарда Шихана». Какое удивительное совпадение, говорит Айне, прямо коллективная телепатия, мы каждый вечер смотрим про вас в новостях, я начала потихоньку молиться, ничего не могу с собой поделать, хотя во мне нет ни капли религиозности, и я не перестаю думать о Марке. Айне, пожалуйста, не надо произносить его имя по телефону. Это ощущение стремительности, динамического давления, будто некое чувствительное оборудование в теле считывает, как в воздухе накапливается насилие, тепло переходит от горячего к холодному, газ от низкого к высокому, энергия уступает беспорядку, и то, что не может этому противостоять, рассеивается. Автомобиль притормаживает рядом с домом, и у Айлиш перехватывает дыхание, дверца открывается и захлопывается, ее рука тянется под кровать, и, подходя к окну, она сжимает в ладони молоток Ларри, сосед выходит из такси и идет к своему дому, роясь в кармане в поисках ключа.

Она сдергивает с кровати Бейли мокрую простыню и, сама не зная зачем, роется в его прикроватной тумбочке. Месиво ручек, стикеров, пластмассовых солдатиков, застывших в воинственных позах, один бросает гранату, остальные прицеливаются, стоя на колене, раньше солдатики принадлежали Марку. Рука шарит у задней стенки, нащупывает зажигалку, потом еще две, и все из ее сумки. Айлиш поднимает с пола худи, принюхивается, сигаретным дымом не пахнет, кто знает, что у него на уме, думает она, возможно, пытается отучить меня от курения. Она идет с сыном по Коннел-роуд, воздух гудит над деревьями, она искоса наблюдает, как изменилась его осанка, как смело и напористо он шагает. Дотрагивается до зажигалки в кармане и хочет заговорить, но тут оба поднимают глаза на пролетающий военный вертолет. Червяк гложет, ты боишься червяка? Она молчит, внимательно смотрит на сына, стараясь не хмурить брови. Что за червяк такой? Червь сомнения? О чем ты говоришь? О червяке. Что за червяк? Не знаю, это трудно объяснить, думал, ты знаешь. Когда Бейли говорит, его лицо морщится, подушечки пальцев скользят по увитой плющом изгороди. Червяк извивается, набирает силу, червяк делает то, что ему нравится. Они остановились у кафе «Аламод», и она замолкает, разглядывая кружево разбитой витрины, успевая насчитать три удара битой или камнем, витрина заклеена крест-накрест. На двери висит уведомление о принудительном закрытии со следующей недели. Свет горит, но в кафе пусто, мужчина, засыпающий зерна в кофемашину, поворачивается к ним с двусмысленным выражением на лице — неуверенная улыбка не может скрыть печали. О, Иссам, говорит она, что они натворили, я думала, ты закрылся. Они тихо беседуют, пока Бейли выбирает место, и она присоединяется к нему за столиком у окна и понижает голос. Прекрати эту червячную бессмыслицу, мне это не нравится. Но червяк существует, и ему нет дела, нравится он тебе или нет. Послушай, я буду с тобой откровенна, в ближайшее время нам придется непросто, и именно сейчас мне нужна твоя помощь. Бейли крутит солонку, она выхватывает солонку у него из рук и ставит на стол перед собой. Ты все еще мочишься в постель. У меня болят ноги, говорит Бейли, мне нужны новые ботинки. Завтра купим тебе новые ботинки. Но сперва мы должны разобраться с тем, что ты мочишься в постель. Я не мочусь в постель. Бейли, отнесись к этому серьезно, хочешь спать в кровати Марка, пожалуйста, ты всегда хотел спать у окна, но ведь Марк когда-нибудь вернется. Она изучает открытую мальчишескую физиономию, радуясь тому, что он есть, видит, каким он был во младенчестве, каким, возможно, станет в старости, частицу света, подвешенную в вечной тьме и на краткий миг испускающую сияние, веснушки, сгущающиеся вокруг носа, глаза, такие знакомые и такие чужие, тот, кто смотрит этими глазами, изменился, каково это — каждое утро просыпаться в доме, где нет отца и где брат больше не спит с тобой в одной комнате? А если он не вернется? Выслушай меня, твои отец и брат обязательно вернутся. А если нет? Не говори глупостей, куда они денутся, когда все закончится? Червяк делает что захочет. Я просила тебя не повторять эти глупости про червяка, ты должен верить мне, когда я говорю, что они вернутся, я ни в чем в жизни не была так уверена, как в этом, но сейчас мы должны держаться из последних сил, ты меня понимаешь? Понимаю, говорит он, но червяку все равно, что мы делаем. Так сопротивляйся, схвати червяка за горло и сверни ему шею. Иссам подходит к столику мягкой шаркающей походкой. Она просит принести яичницу и кофе, зато Бейли заказывает полный завтрак, и Иссам с улыбкой смотрит на него сверху вниз. А что будешь пить: молоко, колу, сок, воду? Я хочу кофе. Айлиш хмурится через стол. Кофе? Да, я уже не ребенок. Ладно, говорит Иссам, кофе для молодого человека.

За пятнадцать минут до обеда ее неожиданно вызывают в отдел кадров на совещание, сообщение появляется на экране, когда она говорит по телефону. Она окидывает взглядом офис, в конференц-зале горит свет, жалюзи опущены, Пола Фелснера нет в кабинете. Не закончив разговор, она кладет трубку, берет кружку и идет на кухню, наблюдая, как коллеги рассеянно смотрят в экраны, думает о внезапной череде новых назначений, о партийных функционерах, внедренных в фирму, о том, что режим усилил хватку. Смотрит, как кофеварка наполняет кружку, затем ставит ее в раковину. Она заставит их подождать еще несколько минут. Айлиш возвращается к столу, достает из сумки телефон для связи с Марком, отправляет сообщение, вот уже несколько дней она не может ему дозвониться, телефон выключен, а на сообщения он не отвечает. Невидимая рука поднимает жалюзи в конференц-зале, на ее столе начинает звонить телефон. Она представляет, как забирает пальто и молча уходит, звонит адвокату, но адвокат ей пока без нужды, затем, как заведенная игрушка, шагает в сторону конференц-зала. За овальным столом рядом с безымянной брюнеткой из отдела кадров сидит Пол Фелснер, она заходит, подвигает к себе стул, взглядом упирается в неуверенную улыбку брюнетки, затем Пол Фелснер говорит, спасибо, Айлиш, что пришли. Она не намерена смотреть ему в глаза, вместо этого разглядывает узкий рот, кривые зубы в нижней челюсти, маленькие ручки на столе рядом с документом, который сделает ее свободной. На краткий миг она упивается своим страданием, глядя в окно, приглушенный искусственный свет мешается с одолженным наружным, чувство нереальности происходящего преследует ее, когда она опускает глаза на свои руки, Айлиш и грустно, и досадно, и хочется смеяться над тем, что девять лет ее жизни должны закончиться так. И тогда она оглядывает брюнетку с головы до пят, улыбается и спрашивает, вам подсказать, с чего начать? Смотрит в глаза Полу Фелснеру и вместо лица видит дыру.

В зеркале отражается темная комната. В нем застыло ее лицо, как будто сейчас ночь, а не день, шторы задернуты, малыш спит в кроватке, Бейли кричит в саду. Айлиш смотрится в зеркало и не узнает себя, руки тянутся к прошлому, запертому в ящике стола, золотому обручальному кольцу матери, помолвочному кольцу с бриллиантом грушевидной огранки. Она взвешивает оба кольца на ладони в поисках образа, задержавшегося в ускользающей памяти, перед ней проступает лицо Айне, затем исчезает, подобно призраку. Боль, которую она испытала, когда сестра отказалась взять одно из колец после смерти матери. Айлиш закрывает глаза, желая увидеть прошлое в движении, но движутся только чувства, и она ощущает насмешливый материнский взгляд, слышит горькую фразу, однажды сорвавшуюся с ее уст, твой отец не рожден жить холостяком. Айлиш опускает глаза на кольца, подсчитывая их цену, рука проводит по другим предметам на кровати, вазе из свинцового стекла, юбилейному серебряному подносу овальной формы, принадлежавшему бабушке, ее собственной крестильной ложке. Каждый предмет вызывает мгновенный всплеск чувств, и, хотя в этих вещах нет ничего особенного и Айлиш легко с ними расстанется, это ведь настоящие семейные реликвии, украшения, живущие в темных ящиках. В дверях появляется Молли. Не злись, пожалуйста, но вчера ночью я получила от Марка сообщение. Когда Айлиш отводит глаза от двери, ее глаза в зеркале сверкают. Я же сказала, чтобы ты не злилась. Ради всего святого, Молли, что он написал? Он отправил сообщение в десять минут второго, написал, что у него все хорошо, чтобы я не волновалась и что он делает это ради папы. Айлиш смотрит в угол комнаты, словно видит сына в каком-то беззвучном пространстве, поворачивается к Молли, которая садится на кровать, поглаживая вазу. Ты сказала Бейли про работу? Не уверена, что сейчас ему нужно знать. Почему бы тебе не попросить денег у Айне? Молли, разве я тебе не говорила, все скоро наладится. А у нас будет баранина на Пасху? Да, у нас будет баранина, хотя я не понимаю, почему мы до сих пор празднуем Пасху. Она ловит себя на том, что смотрит в зеркало на противоположной стене комнаты и видит мать, которая в ответ смотрит на нее, зеркало тоже когда-то принадлежало ее матери, и Джин тоже видела в нем свою мать, а ее мать видела свою. Голова кружится над пропастью времени, но, когда Айлиш открывает глаза, зеркало продолжает твердить свою правду, что нет времени, кроме сейчас. Она надевает на палец помолвочное кольцо матери и отдергивает шторы, впуская внутрь пасмурный день.

Энн Девлин шагает по улице в манере человека, привыкшего все время двигаться, кулаки слегка сжаты, взгляд устремлен вдаль, и Айлиш ждет, пока она пройдет мимо. Адвокат пересекает О’Коннелл-стрит-бридж, стройная женщина в темном костюме, рыжеватые локоны стянуты на затылке, проходит насквозь магазин одежды, выходя на Принс-стрит, затем ныряет в торговый пассаж, выводящий ее на Генри-стрит, где она ждет, пока Айлиш с ней поравняется. Множество магазинов закрыто ставнями, и все же покупателей довольно много, открыт спортивный магазин, аромат итальянского мороженого создает очередь. Пропал мой помощник, говорит Энн Девлин, с тех пор как он ушел домой в прошлую пятницу, от него ни слуху ни духу, ГСНБ окружена стеной молчания, он был одинок, и теперь на мне остались его родители, мой муж и дети перепуганы, — внезапно между ними вклинивается наркоманка в спортивном костюме и что-то кричит в телефон, — Айлиш бросает взгляд на расстроенное лицо Энн Девлин, затравленный взгляд прикован к Медузе. Я думаю, мне ничего не угрожает, я мелькаю в международных новостях, пишу для иностранной прессы, но когда-нибудь придут и за мной, коллеги попросили, чтобы я взяла отпуск, муж говорит, чтобы я отступилась, какая от меня польза, если я исчезну только для того, чтобы угодить туда, куда уже угодили все мои клиенты. Она сжимает запястье Айлиш. Мне очень жаль, но у меня нет для вас новостей, разумеется, я не намерена прекращать, я провела обширное расследование, у меня есть свои каналы, но никто до сих пор не ответил мне, где находится Ларри, я просто не знаю, что вам сказать, нужно надеяться, что он все еще в предварительном заключении, нам остается только надежда. Запястье Айлиш снова сжимают и отпускают. Это бездонное ощущение внутри тела, как будто земля ушла из-под ног, Айлиш наблюдает за бесконечным потоком гуляющих, спрашивая себя, скольких еще заставили исчезнуть? Мне кажется, Айлиш, будто под ногами разверзается черная дыра, нас уже не спасти и, даже когда режим рухнет, дыра будет шириться и поглотит страну на десятилетия вперед. Айлиш идет к машине, слушая женский голос, наблюдая за фальшивыми улицами, дыхание перехватывает, она напугана и одинока и не сразу вспоминает, где оставила машину, кажется, недалеко от Центра правовых исследований, и, уже приближаясь к «турану», чувствует недоброе, шины проколоты, одна из фар разбита, боковое зеркало валяется на земле.

Бейли хватает пульт, выключает телевизор, швыряет пульт через всю комнату, пульт ударяется о подлокотник кресла и падает на пол. Сообщая новость, что она продала машину, Айлиш пыталась улыбаться, и улыбка до сих пор не сошла с ее лица. И как нам теперь жить, как мы будем добираться до школы? Послушай, цены на бензин взлетели до небес, мы просто не можем позволить себе автомобиль, будешь ездить в школу на автобусе, как все, проживем как-нибудь. Бейли разворачивается к ней с бешеной гримасой, Айлиш, сама того не сознавая, отвечает ему недобрым взглядом, его кулаки сжаты, словно он хочет ее ударить. Ты выставила нас дураками, говорит Бейли, и что мне теперь говорить друзьям? Молли встает с кресла и нависает над братом. А ну закрой рот, говорит она, это всего лишь дурацкая машина, мама ни в чем не виновата, ты не понимаешь, что происходит? Айлиш ищет что-то, сама не знает что, молча стоит, словно застигнутая врасплох пустотой, берет со стола журнал, снова кладет на место. Куда ты дела мою авторучку, грозно вопрошает она у Молли, сколько раз я просила тебя ее не трогать? Морщинка боли прорезает лицо девочки. Почему ты так со мной разговариваешь? Она всплескивает руками и выбегает из комнаты, Бейли яростно смотрит на мать. Эта семейка — посмешище, говорит он, и, чтобы ты знала, ты тоже чертово посмешище, лучше бы ты не была моей матерью. Айлиш выбегает на кухню, ощущая слабость во всем теле, но, почуяв кровь, сын следует за ней. Она стоит у раковины, страшась оглянуться и увидеть чужое лицо, его глаза вонзаются ей в спину, и она смотрит в окно, где деревья сдаются на милость дождю и надвигающейся темноте. И тогда она понимает, что червяк проглотил ее сына или сын заглотил червяка, но она вырвет червяка у него изо рта, сейчас она обернется и смело встретит его взгляд. Как ты смеешь так со мной разговаривать, спрашивает Айлиш, задирая подбородок и глядя на сына сверху вниз. Скоро все изменится, говорит она, ты стоишь тут, кричишь, размахиваешь руками, но тебе только двенадцать, и ты мочишься в постель, скоро тебе исполнится тринадцать, и ты ни черта не понимаешь, если бы ты имел хоть малейшее представление о происходящем, то держал бы язык за зубами. Она сжимает червяка в кулаке, червяк извивается, в глазах Бейли мелькает страх, и злобная маска сползает. Она видит перед собой ребенка и хочет обнять его, но на лице сына застыло презрение. Опять ты за свое, сколько можно твердить эти глупости? В сердцах она отвешивает сыну пощечину, он удивленно смотрит на мать, затем дотрагивается до щеки, убедиться, что ему это не снится. Бейли фальшиво улыбается, брызгают слезы, но затем его глаза сужаются, как будто он провоцирует ее ударить еще. Айлиш растворяется перед ним, ища и не находя в этих глазах своего сына, он слепо тянется в какую-то внутреннюю тьму, за что-то хватается, что-то запретное, делающее мальчика мужчиной. И тогда лицо Бейли сморщивается, и он плачет, как ребенок, мотает головой, не желая обниматься, но она все равно заключает его в объятия и не отпускает, ощущая внутри всю глубину своей любви. Потом Бейли отталкивает ее, выскакивает во двор, берет велосипед Марка и катит его к двери. Куда это ты собрался? На улицу. Никакой улицы, время позднее, скоро комендантский час. Бейли выкатывает велосипед в прихожую, и она слышит, как за ним закрывается входная дверь.

Очередь в мясную лавку, отделанную синей плиткой, тянется на улицу. На часах четверть шестого, и Айлиш стоит в очереди c Беном в коляске, наблюдая в небе все разновидности погодных явлений. Свинцовые тучи на востоке отвечают ее внутреннему настрою, она смотрит сквозь витрину на мясника Пэдди Пиджена и его сына Винни, работающих молча, белое запястье тянется к подносу с мясом. Айлиш думает о людях, которым должна позвонить насчет работы, старается не прислушиваться к разговорам в очереди, к мужчине, что постукивает по руке скрученным таблоидом, обращаясь к пожилой женщине, и, судя по его выпученным глазам и суетливости, он мог быть тренером Марка по футболу. Скоро с этими чертовыми мятежниками будет покончено, говорит он, мы перебьем их, как крыс, на кону стоит наша победа. Айлиш смотрит себе под ноги, думая о том, что слышала по Би-би-си, говорят, восстание разрастается, повстанцы закрепились на юге, очередь движется к двери, пока она достает кошелек и пересчитывает деньги. Усталость пронизывает все ее тело, ей хотелось бы проснуться без сновидений, потянуться и вырвать из себя эту ночь, каждая ночь оставляет осадок, накапливающийся в крови, в плечах, спине и бедрах, однажды она очнется от сна, в котором тело не отдохнуло вовсе. Перед ней стояла какая-то женщина, но она ушла, и Айлиш заходит в дверь, старик дрожащими руками теребит лоток с яйцами, а Винни убирает с прилавка пустой поднос. Сейчас я вернусь к вам, Айлиш, подождите минуту. Пэдди Пиджен смотрит через плечо, позволяя взгляду скользнуть мимо Айлиш, пластиковые контейнеры с карри, открытая морозилка, он кладет на прилавок мелочь и шепчет что-то на ухо сыну. Она смотрит, как они проходят сквозь занавеску из ленточек в холодильную камеру, оставляя ее одну в лавке, слышит звук пилы, если она ляжет и попросит распились ее, мозг окажется черным как смоль. В магазин заходит пожилая женщина, и появившийся из-за занавески Пэдди Пиджен обращается к ней, миссис Таган, как поживаете? Айлиш бросает сердитый взгляд на мясника, тот смотрит только на пожилую даму, которая указывает на витрину рукой в перчатке. Он облокачивается на прилавок и говорит, все, что есть, перед вами, миссис Таган, продуктов не хватает, хотя на следующей неделе кое-что подвезут. Закручивает пакет с сосисками, подносит его к аппарату, приклеивающему этикетки, выкладывает пакет на прилавок, дает сдачу. Айлиш подходит к витрине, но Пэдди Пиджен разворачивается к ней спиной и идет к холодильной камере. Замедленное движение ленточек занавески, выцветший религиозный календарь прибит над подставкой для пилы, месяц и год не совпадают, Айлиш пытается вспомнить, что они делали в тот год, но память ей изменяет, ехали в школу или на работу, возвращались домой, ничем не примечательный месяц в ничем не примечательном году. Она сжимает зазубренный край ключей, окликая мясника. Не бросай меня снова, Пэдди, я не собираюсь торчать тут весь день. Из холодильной камеры доносится звук, с которым тащат и кидают на пол тяжелую коробку. Пухлая женщина, запыхавшись, влетает в лавку и, растопырив руки, смотрит, как Пэдди снова выходит из морозильной камеры, отмахиваясь от ленточек занавески. Словно не замечая Айлиш, он улыбается другой покупательнице. Мэг, говорит он, я уже закрываюсь, не тяни, что я могу тебе предложить? У Айлиш сжимается сердце, когда она наблюдает за его обрюзгшим мясистым лицом, грубыми красными руками, за тем, как он расхаживает перед ней, словно перед пустым местом. Хватит, Пэдди, говорит она, все это время я простояла прямо перед тобой, ты не хочешь меня обслужить? Женщина пугается, хмуро смотрит на мясника, но тот отворачивается и закручивает пакет с сосисками. Сосиски, говорит он, всем сегодня подавай сосиски. Мясник кладет на прилавок сдачу, смотрит, как женщина выходит, наклоняется к витрине, со вздохом вытаскивает поднос и уносит. С улицы доносятся звонкие шаги ребенка по синей плитке, звук растворяется в желтоватом свете, запах мясной лавки проникает в тело Айлиш, запах жира и крови смешивается с кровью и жиром в ее теле, наполняя ощущением смерти, а снаружи у обочины притормаживает фургон с известью.

Она изучает баранину, поливает ее из половника и закрывает дверцу духовки, слышит, как кто-то входит в гостиную, смотрит мимо Молли и видит Саманту, которая стоит, сцепив руки перед собой. Мам, я пригласила на ужин Саманту. О, произносит она, заставляя себя улыбнуться и встречая грозный взгляд дочери. Вешает перчатки и отходит к раковине, слушая болтовню девочек на диване, о этот страх за сына, вызванный видом его подружки, страх, проникший в каждую клеточку. Айлиш закрывает глаза, а когда открывает их, ее встречает вечерний свет, пожелтевший почти до запаха, она видит под деревом нахохлившегося черного дрозда, наблюдает за птицей, живущей только этим мгновением, интересно, каково это, всю жизнь провести под открытым небом. Она вынимает из духовки противень с печеной картошкой и зовет их ужинать. Саманта мнется у двери, все еще скромно сцепив руки, но ей явно нравится быть среди них. Айлиш изучает ее, все еще борясь с предубеждением, с чувством, что Саманта здесь чужая, ловит ее взгляд и улыбается, жестом подзывая Саманту к столу, видя, что они обе оставлены, обе изнывают в неведении и обе хотят от ее сына одного и того же. Мам, говорит Бейли, разглядывая дверцу духовки, мясо слишком долго тушится, ты его пересушишь. Она смотрит ему в лицо, ища Ларри, говорящего устами сына. Духовка выключена, говорит она, почему бы тебе самому не вынуть мясо? Бейли выкладывает мясо на стол, отступает назад и оглядывает жаркое, довольный собой. Мам, кажется, ты говорила, что не смогла купить мясо в лавке, замечает Молли. Пришлось идти в килмейнхэмскую лавку, разве ты не слышала про перебои с продуктами? Желтый свет золотится, пока они ужинают, сумерки сгущаются, она забыла включить верхний свет и наблюдает, как их окутывают тени, наблюдает за Молли, словно за чужой дочерью, отмечая, как дочь повеселела рядом с Самантой. Бейли отхлебывает молока и спрашивает, воюет ли сейчас страна, и Айлиш изучает его молочные усы и вопрос в глазах. В мировых новостях это называют мятежом, отвечает Молли, но, если хотите именовать войну настоящим именем, зовите ее развлечением, мы теперь телешоу для остального мира. Саманта кладет на тарелку нож и вилку. Мой папа называет это терроризмом, он считает, эти люди — обычные террористы и они получат по заслугам, и кричит это прямо в экран. Айлиш отводит взгляд, Молли сидит, молча уставившись в тарелку. По-моему, баранина удалась, говорит Айлиш, как жалко, что Марк не с нами. Она проводит ножом по мякоти, не разрезая ее, встает, включает свет, Бейли не сводит с нее глаз. Так вот куда ушел Марк, спрашивает он, к мятежникам? Смутная тоска пробегает по лицу Саманты, пока Айлиш делает вид, что разглядывает солонку, а Бейли вытирает рот рукавом. Не знаю, о чем ты, отвечает ему Айлиш, я же говорила тебе, Марк поступил в школу на севере. Тогда почему я не могу ему позвонить, думаешь, я дурак, почему ты все время несешь чушь? Он протыкает кусок мяса и ножом отправляет его в рот. Я слышал, на днях застрелили трех дезертиров, прямо в затылок, бах, бах, бах, Бейли прицеливается указательным пальцем. Айлиш кладет нож с вилкой и отодвигает стул. Я не хочу слышать таких разговоров, Бейли, будь добр, загрузи посудомойку, Саманта, как насчет десерта, не хочешь посмотреть фильм в гостиной? Молли с Самантой выходят из кухни, Айлиш следует за ними. Молли поднимается в ванную, Саманта переходит от фотографии к фотографии. Я не хотела, понимаете, голос девушки срывается, мне очень не нравится, когда отец так говорит, думаю, он помешан на заговорах. Айлиш изучает ее лицо в поисках чего-то скрытого, брекеты на зубах, милые, немного загадочные манеры. А что твоя мать? Не знаю, думаю, она просто с ним соглашается, скажите, как давно вы живете в этом доме? Надо вспомнить, мы купили его незадолго до рождения Марка. Их глаза встречаются, и внезапно Айлиш понимает. Ты что-то про него знаешь, говорит она, это написано у тебя на лице. Внезапно она видит горе девушки, видит, как та дрожит, словно смотрит на открытое пламя, Саманта сцепляет руки перед собой и переводит взгляд на дверь, в гостиную входит Молли, изучает мать, затем Саманту, упирает руки в боки и спрашивает, что происходит? Айлиш выходит на кухню. Кто будет десерт, у нас есть мороженое и фруктовые консервы, Молли, можешь выбрать фильм по своему вкусу.

Она ждет трамвая на набережной, когда воздух начинает колыхаться. Военные вертолеты в небе днем и ночью, город словно осажден полчищами насекомых, черные, раздутые, и Айлиш уже привыкла их не замечать. Пожилой мужчина, который стоит перед ней, прикрывает глаза ладонью и смотрит наверх. Никогда не знаешь, прилетают они или улетают, замечает он. Она разглядывает лица стоящих на остановке и видит спокойное равнодушие, остекленевшие глаза над экранами телефонов, две женщины возобновляют беседу, девочка играет в классики. Бен жмурится от солнца, она опускает складной верх коляски, встречает улыбку пожилого мужчины и смотрит на его поношенные черные ботинки, видит развязавшийся шнурок, трамвай гудит, приближаясь к развилке. Мужчина продолжает разглядывать небо, что-то бормоча, простите, говорит Айлиш, я не расслышала, у вас шнурок развязался. Мужчина наклоняется к ней и указывает пальцем в небо. Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой? Айлиш отворачивается от его безумной улыбки и, прежде чем загрузиться в трамвай, смотрит на канал за спиной, на белоснежного лебедя, скользящего сквозь солнечную рябь.

Когда Кэрол Секстон поднимается по лестнице старого кафе, Айлиш делает вид, что не замечает ее. Она изучает витраж, изображает удивление. Смуглая рука отодвигает стул, нарисованная улыбка растягивает рот — улыбка клоуна. Кэрол ставит на пол сумочку и осторожно оглядывает антресоль, тихие разговоры и увлеченная болтовня, официантка, снующая между столиками, гладкие седые волосы пожилой дамы, которая ковыряет большим и указательным пальцами раскрошенную булочку, читая газету, сложенную пополам на коленях. Всегда любила это место, говорит Кэрол, хотя не бывала тут со студенческих времен, с тех пор оно совсем не изменилось, чувствуешь себя застывшей во времени, которое ушло, эти витражи, как будто снаружи ничего нет… Айлиш изучает женщину в красном платье на витраже, не представляя, кто имелся в виду, вероятно, символ некой лживой мифической девы, поющей свободу. Она подзывает официантку и спрашивает Кэрол, чего та хочет, размышляя, что для встречи следовало выбрать другое место — Сан-Стивенс-Грин под тенистыми деревьями. Кэрол крутит на пальце обручальное кольцо. В какой зоне вы оказались, Айлиш? В зоне «Ди», хотя деление как будто совсем произвольное. А я в зоне «Эйч», это как почтовые районы, округа, вот увидишь, скоро все только так и будут говорить, я, чтобы встретиться с тобой, пыталась пересечь город по автостраде, но они перегородили бетонными балками полосы на M7, там бронетехника, войска, они явно нервничают, повстанцы ближе, чем заявлено, меня развернули, велели съехать на боковую дорогу, он был очень вежлив, а еще я знаю кое-кого, способного раздобыть специальный пропуск для незаменимых работников, и тогда я смогу ездить куда захочу. Айлиш пытается представить, как Кэрол могла выглядеть в двадцать, гибкая, с длинной шеей, выше всех окружающих парней, а сейчас беспокойная рука теребит кутикулу на большом пальце, мятая блузка в пятнах, веки красные и воспаленные, глаза навыкате подсоединены к какому-то механизму, непрерывно вырабатывающему мысли, не дающие ей спать по ночам. Она принесла с собой что-то, и это волнами расходящийся от ее тела страх. Я раздобыла бумагу, которая делает меня основным опекуном отца, говорит Айлиш, но это потребовало времени, ему стало хуже, и он не осознает своего состояния, порой, кажется, подозревает неладное, но, поскольку не способен заглянуть внутрь собственного разума, обращает подозрение вовне, ведь если он в порядке, значит что-то не так с остальным миром, и всегда найдется, на кого перевести стрелки. Кэрол поднимает глаза, когда официантка подходит к столику, расставляет напитки, улыбается и быстро уходит. Ты выглядишь так, будто не спала неделю подряд, говорит Айлиш, ты вообще спишь? Спишь, говорит Кэрол нездешним, словно затерянным во времени голосом, и смотрит на Айлиш через стол, не видя ее. Я в принципе мало сплю, каждую ночь мечтаю о том, чтобы уснуть без задних ног, но теперь это невозможно, мне потребовалось время, чтобы осознать: я давно уже в некотором роде сплю, понимаешь? Я проспала все то время, когда считала, что бодрствую, пытаясь разобраться в проблеме, которая зияла передо мной, как великая тьма, в тишине, поглощающей каждое мгновение моей жизни, я думала, что схожу с ума, вглядываясь в эту тишину, но, когда я проснулась и увидела, что они с нами сделали, какая отточенность, забрать у тебя что-то, заменив это тишиной, и каждый миг бодрствования ты упираешься в эту тишину и больше не в силах жить, ты перестаешь быть собой и становишься вещью, безропотно ждущей, когда тишина прервется, ты стоишь на коленях, день и ночь напролет умоляя тишину, ты становишься вещью, ждущей, когда тебе вернут то, что у тебя отняли, и только тогда жизнь будет прежней, но тишина не прерывается, понимаешь, они оставляют возможность, что однажды то, чего ты хочешь, вернется к тебе, и поэтому ты не осмеливаешься поднять голову, парализованный, тупой, как старый нож, и тишина не прервется, потому что в ней источник их силы, ее тайный смысл. Айлиш складывает руки на груди и откидывается на спинку стула, наблюдая, как Кэрол тянется за сумкой и выкладывает на стол папку. Теперь ясно, говорит Кэрол, что они лгали нам все это время, что тишина не прервется, что наших мужей не вернут, их не вернут, потому что это невозможно, и все давно об этом знают, это знает самая последняя собака на улице, а поэтому я беру дело в свои руки… Она открывает папку, внутри стопка цветных фотографий Джима Секстона с подписью «ПОХИЩЕН И УБИТ ГОСУДАРСТВОМ», под фотографиями мелким шрифтом изложены обстоятельства дела. Айлиш быстро отодвигает стул и заслоняет собой папку. Ты с ума сошла? Оглядывает зал, официантка склонилась над дальним столиком, расставляя чашки с блюдцами на подносе, пожилая дама складывает газету. Ты должна это прекратить, Кэрол, тебя арестуют, и меня с тобой вместе, а у меня дети… Не опуская глаз, Кэрол подносит чашку к губам, носительница тайного знания вопреки фактам. Я знаю, что и ты это знаешь, Айлиш, больше нет смысла скрывать, мы все это знаем, они не в лагерях на равнине Каррах, так утверждают повстанцы, которые недавно ее захватили, их не было там с самого начала, так где же они? Айлиш некуда девать глаза, и она закрывает их, ощущая, как странно бьется сердце. И это не темнота, которую видишь за веками, это тень чего-то громадного, и вот-вот оно обрушится на нее, и ужас, что ее толкают во тьму, все ближе и ближе, и Айлиш открывает глаза, поднимает их, ей не хватает воздуха, и она отворачивается к лестнице, затем гневно смотрит на Кэрол. И тут день внезапно вспыхивает сквозь витражи, обрушиваясь на Кэрол разноцветным потоком и освещая ее изнутри, и лицо сияет от воспоминаний о любимом муже. Кэрол, я достаточно наслушалась, хватит распространять уличные сплетни, от них больше вреда, чем пользы, никто ничего не знает, нет ни единого достоверного факта, ты просто утратила веру, вот и все, но ты должна верить, нельзя отчаиваться, если остаются хоть малейшие сомнения, а там, где остаются сомнения, есть место надежде. Ее рука ищет рукав пальто, но он вывернут наизнанку, и она вспоминает, как Ларри сражался с рукавом на пороге, снова смотрит в сторону лестницы, чувствуя, как накатывает паника, хватает пальто, открывает сумочку, кладет банкноту на стол. Это за двоих. Рука с обгрызенными ногтями тянется через стол и отпихивает банкноту. Ну и как у него дела, у вашего старшего, вы им гордитесь? Айлиш перестает застегивать пальто, замечая на лице Кэрол загадочную улыбку. Что ты сказала моему сыну, что ты ему сказала? В глазах блеск тайного знания, длинная рука взмывает в воздух и рассеянно машет Айлиш на прощанье. Ты еще будешь гордиться своим сыном, повстанцев не остановить, они прогонят убийц и положат конец террору, кровь этой страны очистится раз и навсегда, и помяни мое слово, впереди у нас прекрасная война.

Глава 6

Она кладет пакет с мусором на крышку бака и оглядывает улицу, черные мусорные баки на колесиках не убирали три недели, чайка кормится из черного пакета, брошенного у стены, сбоку пакет разорван, вероятно лисой, его содержимое вывалилось на дорожку. Она прикрикивает на птицу, хлопает в ладоши, но чайка смотрит на нее каменным взглядом, затем разевает клюв, открывая темную щель пищевода. Айлиш поднимется наверх и приготовит для Молли ванну, разогреет чашку молока и поищет в шкафчике какао под мировые новости, повстанцы вынудили правительственные войска отступить, скоро боевые действия дойдут до Дублина. Она стоит в дверях спальни и смотрит, как Молли, облокотившись на подушку и подтянув колени к груди, читает с экрана телефона. Кажется, Молли отделилась от них, став почти чужой, какой-то другой ребенок в каком-то другом доме, теперь Молли почти не разговаривает. Айлиш ставит какао на комод, берет в руки плюшевого мишку, мишка ослеп, вместо глаз у него пуговицы, и она не помнит, как их пришивала. Выпей какао, пока не остыло, а я приготовлю тебе ванну. Молли поднимает глаза от экрана и встречается с матерью взглядом, и в нем — пустота. Мам, говорит она, ты должна меня выслушать, надо бежать, пока не поздно. Айлиш смотрит вниз на правую ногу, освобождая ее от туфли, ноги держат тяжесть тела, держат тяжесть мира подушечками стоп, абсорбирующими плюсневыми костями, мягкими натруженными мизинцами, ей хочется, чтобы Ларри растер ей стопы, а после принять ванну. А как насчет твоего дедушки, кто будет за ним приглядывать, ему все хуже, и куда деваться твоему отцу, если его неожиданно выпустят, об этом ты подумала? Молли тянется за какао, обхватывает кружку ладонями и, закрыв глаза, делает глоток. В школе многие уехали в Австралию, в Канаду, в Англию… Ну и куда бы мы поехали, нам некуда ехать, переезд стоит денег. Мы могли бы поехать к Айне и там ждать возвращения папы, ты можешь подать на академическую визу. Молли, они отказались выдать паспорт Бену и продлить паспорт Марку, ты же знаешь. В ванной она вставляет пробку в сливное отверстие, включает горячую воду, пробует ее пальцем, наслаждаясь обжигающей отдачей, возвращается к Молли, которая сидит со скрещенными на груди руками, начинает разглаживать одеяло. Ты же знаешь, я давно не занимаюсь наукой, и в любом случае долго это не продлится, мы живем не на задворках, мировое сообщество поможет достичь соглашения, прямо сейчас в Лондоне идут переговоры, сначала строгие предупреждения, затем санкции, а когда санкции не подействуют, они соберут всех за одним столом, а со дня на день выступят посредниками по вопросу прекращения огня. Взгляд Молли свободно проникает в мысли матери, где бродит, отделяя правду от лжи, и Айлиш вынуждена отвести глаза. Мам, а что будет с Марком? На пороге она останавливается. А что с Марком, какого ответа ты от меня ждешь, все у него будет хорошо, я просто знаю, завтра я должна отвезти Саймона на сканирование, потребуется вечность, чтобы выманить его из дома, ты же знаешь дедушку. Мам, я пыталась ему дозвониться, Марку, но номер отключен. Что-то скатилось по губам Айлиш, она движется по комнате, наклоняясь, чтобы поднять с пола одежду, стоит в ванной, уставившись на воду, пар поднимается и рассеивается, что-то проявляется с каждым мгновением, его нельзя осознать, но если есть хоть малейшая вероятность, всегда остается надежда. Ей хочется обратно в спальню, взять Молли за руки и сказать, что все наладится, Айлиш остается стоять над плетеной корзиной, роняет белье, чувствуя, как все валится из рук, ощущение, будто они падают навстречу тому, к чему предыдущая жизнь ее не готовила.

Ей знаком кабинет за дверью, ловкие птичьи движения консультанта, рядом сидит отец и разглаживает складки на брюках. Айлиш хочется провести костяшками пальцев по щеке, заросшей белой щетиной, взять его за руку, но она этого не делает, он уже дважды сказал, что предпочел бы остаться дома. Она читает бегущую на телеэкране строку правительственных новостей, в заголовках тишь да гладь, мир прошлого, ну или настоящего, лежащего в странной параллельной реальности, в одном мире объявляют о новых назначениях и урезании бюджета, в другом ходят слухи о массовых убийствах гражданских правительственными войсками, мирных жителей схватили и расстреляли, секретарша за стеклом пьет чай из бумажного стаканчика. Папа, говорит она, переезжай к нам, пока это не закончится, мне не нравится, что ты живешь один, да и детям так будет лучше. Я совершенно счастлив быть там, где я есть, я живу сам по себе с тех пор, как умерла твоя мать, следующее, что я услышу, это что ты с твоей сестрой продала дом при живом отце, я вас обеих знаю. Папа, о чем ты говоришь, кому сейчас нужен твой дом, когда столько людей уехали из страны, можешь взять собаку с собой, мы поставим на заднем дворе конуру… Я сказал, я отлично справляюсь, у меня есть припасы, а если что-то понадобится, загляну к миссис Дойл, когда пойду гулять со Спенсером. Пап, лавки миссис Дойл нет уже лет двадцать. Она встает с кресла и смотрит на него сверху вниз. Мне нужен кофе, я видела в коридоре автомат с напитками, тебе принести чаю? Когда мы возвращаемся домой, спрашивает он, я же говорил, не люблю автобусы. Айлиш разглядывает картину над головой Саймона, который хмуро уставился на нее, на картине развороченный бутон внезапно распустившегося пиона. Пап, так как насчет чаю? Саймон качает головой, и она присаживается на корточки перед спящим в коляске ребенком, прижимает тыльную сторону ладони к пухлой алой щечке, выпяченные губки Бена сложены трубочкой. Я отойду на минутку, если проснется, возьми его за руку. Красная дверь со скрипом закрывается, она идет по коридору, но автомата с напитками нигде нет, останавливается у стойки охранника, оказывается, она все перепутала, автомат стоит у входа в больницу. Перед автоматом Айлиш роется в поисках монет, когда звонит телефон. Да, говорит она, это миссис Стэк, женский голос представляется кем-то из школы Бейли, имени она не расслышала, наверняка секретарша. Миссис Стэк, последние две недели ваш сын периодически прогуливал уроки, мы положили ему в рюкзак письмо, чтобы вы его подписали, и он вернул письмо с подписью, которая выглядит подделкой. Мужчина позади нее начинает проявлять недовольство, Айлиш оборачивается, извиняется одними губами и отходит от автомата. Я сожалею, говорит она, для меня это новость, раньше я отвозила его в школу, но в последнее время он самостоятельно добирается на автобусе, сегодня вечером я все выясню. Миссис Стэк, на прошлой неделе в школе произошел инцидент с участием вашего сына. Что за инцидент, пожалуйста, зовите меня Айлиш. Инцидент в классе, ваш сын грубо нарушил школьные правила поведения. Я искренне сожалею, но что он сделал? Ваш сын позволил себе смеяться над тем, над чем смеяться непозволительно. Извините, я не понимаю, что это значит. Это значит, миссис Стэк, что Бейли насмехался над учительницей, нарушал порядок в классе, попирая школьный устав. Да, я понимаю, хотя это кажется мне странным, Бейли обожает миссис Иган, и она не склонна делать из мухи слона. Миссис Иган больше не преподает в нашей школе, в марте ее отправили в длительный отпуск, и теперь руководство возложено на меня. Мгновение Айлиш молчит, представляя, как миссис Иган выводят из класса, пытаясь вообразить собеседницу, рисуя крохотный ротик и сморщенное личико. Я не знала про миссис Иган, Бейли мне не рассказывал, простите, не расслышала вашего имени. Меня зовут Рут Нолан, миссис Стэк… Зовите меня Айлиш, пожалуйста, так кто теперь преподает в классе Бейли? Теперь я веду уроки в классе миссис Иган. О, так он смеялся над вами? К сожалению, да. А над чем он смеялся? Я хочу, чтобы вы поняли, миссис Стэк, его смех был неуместен и продолжался… Да-да, я понимаю, но вынуждена спросить, как долго вы были учительницей до того, как партия назначила вас руководить школой? Я не понимаю, при чем здесь это? Если мой сын громко смеялся, уверена, у него был повод для смеха, тоже мне преступление, однако я обязательно поговорю с Бейли вечером насчет прогулов, а сейчас, если не возражаете, мне пора. Ладонь Айлиш дрожит, когда она засовывает монету в автомат, она складывает руки на груди, наблюдая, как автомат, урча, готовит кофе, снова кидает монету и выбирает чай для отца, хотя он и отказался, глоток чая ему не повредит. Видя перед собой лицо сына и отчаянно желая закурить, она идет по коридору, сворачивает не туда, клиника памяти в другой стороне. Открыв дверь плечом, она видит Бена одного, Саймона нет в приемной. Она стучится в стекло администратора, возможно, отца вызвали в кабинет или он вышел в туалет? Ставит горячие напитки на сиденье, снимает коляску с тормозов и выкатывает из двери задом наперед. Заглядывает в мужской туалет, зовет Саймона, подходит к охраннику у входа в больницу, тот передает информацию по рации, появляется второй охранник, просит описать Саймона, и, описывая отца, Айлиш начинает искать ему оправдания, возможно, он просто отошел и заблудился, возможно, он сам отыщет обратную дорогу. Когда Айлиш находит Саймона, тот сидит в столовой под телевизором, перед ним на столе сэндвич. Он наливает молоко из стального кувшинчика. Она опускается на сиденье напротив, кладет руки на стол и смотрит ему в глаза, а Саймон откидывается назад и в ответ озадаченно смотрит на дочь. Значит, решил перекусить, говорит она. Да, решил перехватить чего-нибудь, пока твоя мать на приеме, ты тоже должна взять себе сэндвич, пока мы ее ждем. Теперь отец улыбается, и на миг Айлиш ощущает себя ребенком, смотрит, как он ест, розовый язык подхватывает ускользающую креветку, в углу рта след от майонеза. Он ищет салфетку, и она протягивает ему искомое, Саймон вытирает рот и дотрагивается до ее щеки. Не волнуйся, говорит он, все будет хорошо. Айлиш смотрит ему в лицо, пытаясь улыбнуться в ответ, смотрит на его руки, морщинистая кожа словно песок, кажется, будто это отлив отступил от костяшек.

В новостях объявлено об очередном указе, запрещено прослушивание и чтение любых иностранных СМИ, зарубежные новостные каналы будут заблокированы, отключение интернета начинается с сегодняшнего дня. Это смешно, говорит Бейли, разве можно вот так взять и все отключить? Не знаю, любимый, они на все способны, хотят контролировать информационный поток, хотят, чтобы мы не знали, что происходит на самом деле. И что мне теперь делать, как жить дальше? Тебе пора собираться в школу, я поеду с тобой на автобусе, свитер висит на стуле, интернет может вернуться нескоро. Бейли открывает холодильник. Нет молока для хлопьев, молоко теперь тоже под запретом? Еще вчера было много, это ты пьешь без перерыва. Вечером она берет стремянку, всматривается во тьму чердака, подтягивается, тонкий луч фонарика шарит по стенам в поисках выключателя, но, похоже, его там нет. Придется поговорить с Ларри, лазить на чердак за вещами — твоя забота, ты же не хочешь, чтобы я с одним только фонариком ползала по стремянке вверх-вниз? В свете фонарика видно, куда Марк засунул елку и ящик с елочными игрушками. Что за бардак он тут устроил, мешки для мусора, набитые старой одеждой, детские игрушки в коробках, чемоданы со всякой всячиной и хламом, который она не решается выбросить. Айлиш подтягивает чемодан, отстегивает застежку и понимает, что не хочет заглядывать внутрь, — заглянув внутрь, она увидит то, чего не хочет видеть, она защелкивает чемодан и неподвижно стоит, вдыхая запах слежавшейся пыли. Это ощущение, что чердак не принадлежит дому, а существует сам по себе, своего рода прихожая, где толпятся тени и беспорядок, дом для памяти, где обитают остатки ее более молодых «я», свернутые и распиханные по коробкам, отброшенные за ненадобностью, затерянные среди исчезнувших и забытых других «я», пыль оседает на годы их жизни, и годы их жизни медленно обращаются в пыль, как мало от нас останется, никто не поймет, какими мы были, мы исчезнем в мгновение ока. Внезапно у Айлиш возникает чувство, что Ларри стоит рядом, она оборачивается и встречается со своим горем, сжимает кулаки и трясет ими, снова и снова повторяя, что Кэрол ошибается, никто ничего не знает наверняка, разве это горе, это не горе, это другое, скорее, обида — горе, облаченное в цвета надежды. Нужно поскорее выбираться к свету дня, она открывает чемодан и достает то, что успела заметить внутри, — кожаный браслет Ларри. Стоит очень тихо, ощупывая браслет кончиками пальцев, пытаясь вспомнить, какими они были, Молли зовет ее от подножия стремянки, и Айлиш вспоминает, зачем поднималась на чердак, портативный радиоприемник лежит в старом пластиковом пакете, и она передает его Молли через люк. Ставит радиоприемник на стол, протирает тряпкой, Молли наблюдает за ней. Зачем тебе эта штука? Я хочу услышать новости, настоящие, из-за границы, а не ложь, которой нас пичкают. Нет, я не про радио, а про штуку у тебя на запястье. Раньше его носил твой отец. Айлиш дотрагивается до браслета, вытягивает антенну во всю длину и включает приемник, не веря, что батарейки еще работают, и комната наполняется мягким треском атмосферных помех, она крутит ручку, шаря по длинноволновому диапазону, странное электрическое гуденье сменяется шуршанием из ее детства, так шуршали далекие города, вещающие ночами на чужих языках. Молли пальцем обводит хромированный край. Очевидно, мы возвращаемся в прошлое, скоро будем ездить на велосипедах, стирать одежду вручную, называть обед чаепитием, перестанем понимать, кто мы такие, без интернета я уже не человек. Глаза Молли загораются, искра радости прячется в сердце. Айлиш снимает кожаный браслет и протягивает дочери. Ему понравится, что браслет у тебя, только брату не говори, где он, кстати, скоро комендантский час, он прекрасно знает, что наказан. Понятия не имею, он вышел, как только ты поднялась на чердак, и просил тебе не говорить. Она выглядывает из окна, звонит Бейли, но тот не отвечает. В семь Айлиш выходит на улицу, провожает взглядом белый фургон, некоторое время наблюдает за дорогой, затем продевает руки в рукава пальто и зовет Молли. Я вернусь через несколько минут, позвони мне, если он появится. Ладони сжаты, она прислушивается к каждой проезжающей машине, словно по щелчку выключателя на дорогах наступает затишье, она шепчет слова, которые скажет, если встретит патруль: простите, мой сын не вернулся домой вовремя, ему всего двенадцать, я просто обхожу квартал. Бейли нет ни в одном из его обычных мест: ни у стены за углом, ни на площадке у школы, она идет обратно и видит, как он пинает мяч у бордюра, болтая с каким-то незнакомым подростком, на прощанье машет ему рукой, делает еще несколько финтов и рассеянно поднимает глаза на мать. Перед этим кислым взглядом она не может выразить свой страх, что чернеет в крови, словно чернила, страх, что яростно искажает рот. Ну и что с того, что я опоздал, говорит Бейли, я уже дома, не будь старой занудой.

Очередь в супермаркет тянется за угол, к ящикам со стеклотарой, двое солдат пропускают людей внутрь по трое-четверо, очередь немного продвигается и снова замирает. Она паркует коляску, подкатывает тележку, пытается усадить Бена на переднее сиденье, но он брыкается и дрыгает ногами, словно дикая тварь, вытащенная из логова, и так орет, что она разрешает ему стоять в полный рост. Женщина с тележкой кивает Бену. Он вас купит и продаст, не успеете оглянуться, говорит она. Айлиш улыбается в ответ, не поднимая глаз, и хмурится на сына, который скачет от радости. Ей следовало бы составить список, в панике люди сметают товары с полок, но Айлиш не может сообразить, чего именно ей не хватает, все хотят одного: хлеба, макарон, риса, вода в бутылках уже закончилась. Она стоит перед полкой с консервами, запасы на исходе, беседует с Беном, который наконец-то уселся и играет с содержимым тележки. Нам нужно сухое молоко для тебя и сгущенное для остальных, если обычное закончится, не знаешь, чего ждать, впрочем, не важно, запасаешься одним, кончается другое. Айлиш стоит у прилавка с гастрономией, когда замечает мужчину в рубашке и галстуке, который бочком движется по проходу, уткнувшись носом в планшет. Простите, вы менеджер? Она следует за ним до двери кабинета, которая сливается с такими же грязно-белыми стенами, и, не зайди он внутрь, она бы ее не заметила. Он снова выходит, прикрепляя лист бумаги к планшету. Значит, вы хотите устроиться на работу в магазин, вы принесли резюме? Нет, отвечает она, я только что увидела объявление снаружи на доске, меня устраивает неполный день, хотя я никогда не работала в продуктовой рознице. Хорошо, говорит мужчина, давайте я зафиксирую ваши данные, если распишу эту чертову ручку, и мы с вами свяжемся, где вы работали раньше? Она ждет, пока неприятный голос вызывает по внутренней связи кассира, затем возобновляется музыка, которая и не музыка вовсе, а приятный расплывающийся шум. Я около двадцати лет проработала на руководящих должностях в области биотехнологий, по образованию я биолог, у меня степень по молекулярной и клеточной биологии, но вы же понимаете, с работой сейчас тяжело. Мужчина перестает расписывать ручку, и под его взглядом Айлиш чувствует себя идиоткой, как будто вырядилась не по сезону. Менеджер переводит глаза на Бена, который снова дрыгает ногами, мужчина теребит отрастающие усики, пытается выдавить улыбку, но у него не выходит. Ладно, говорит он, давайте я просто запишу ваше имя и телефон, это всего лишь вечерняя расстановка товара по стеллажам на полставки, у нас уже есть претенденты, на самом деле довольно много, но в любом случае мы с вами свяжемся. Она не запомнит это лицо, оно уже стоит в ряду простых и сочувствующих лиц тех, кто отвел взгляд, она понимает, ему было велено, всем им было велено, это лицо говорит обо всем мироздании, ужасающей энергии звезд, Вселенной, обратившейся в прах, но снова и снова сотворяемой обезумевшим творцом. Айлиш поднимает сына и усаживает на сиденье, игнорируя его вопли, наполняет тележку, присоединяется к длинной очереди в кассу и стоит, разглядывая покупки: двухмесячный запас консервов, детское молоко, упаковка туалетной бумаги и стиральный порошок. И тогда ее накрывает чувство, что все это ей только мнится, хочется громко рассмеяться, разглядывая вспотевшую волосатую шею толстяка впереди, который толкает тележку с пивом и туалетной бумагой, и, смотря на толпящихся людей, она испытывает презрение к принятому укладу человеческой жизни, все они животные, покорно подчиняющиеся телесным нуждам, своему племени и государству. Она минует солдат на выходе, Бен лижет кусок сыра, и ей не хочется перемещать его из тележки в машину, к тому же не может вспомнить, где припарковала «туран». Проходит вдоль автостоянки, возвращается, видит коляску в отсеке. Тупица, и как ты собиралась все это дотащить? Айлиш разглядывает покупки, затем складывает коляску, ставит ее в тележку, выходит на дорожку вдоль трассы, вспоминая, что забыла купить жидкость для мытья посуды, лакомства для детей, любимые крекеры Саймона, колеса цепляются за тротуар, затем одно начинает волочиться. Она пихает его ногой, смотрит на часы и идет домой пешком, а тени начинают сгущаться на границе полудня.