Родни нашел старого друга сидящим на ступеньках своего дома, скрюченным, скособоченным, в пледе, наброшенном на плечи, чтобы оберечься от осеннего холода. Ветер нес по Дамбартон-стрит осенние листья.
— Хочется подышать свежим воздухом, — объяснил Клей. — Я три недели был заперт в четырех стенах.
— Как твои кости? — спросил Родни, присев рядом и глядя на улицу.
— Срастаются потихоньку.
Родни распрощался со столицей и стал пригородным обывателем. Брюки цвета хаки, кроссовки, смешной полуспортивный пикап — чтобы возить детей.
— А голова?
— Лучше, чем было, мои мозги урона не претерпели.
— А что с душой?
— Она болит, чтобы не сказать больше. Но я выстою.
— Полетт говорит, ты собрался уехать?
— Во всяком случае, на время. На будущей неделе объявлю о своем банкротстве, но не собираюсь присутствовать при последующей процедуре. У Полетт есть квартира в Лондоне, она отдает мне ее на несколько месяцев. Там мы и спрячемся.
— Банкротства никак нельзя избежать?
— Никак. Слишком много претензий, причем обоснованных. Помнишь нашего первого клиента по дилофту, Теда Уорли?
— Конечно.
— Он вчера умер. Не я спустил курок, но я не защитил от пули. Если бы его дело попало в суд, он получил бы минимум пять миллионов. А таких клиентов у меня двадцать шесть. Нет, я уезжаю в Лондон.
— Клей, я хочу помочь.
— Я не возьму у тебя денег. Ты ведь для этого пришел, я знаю. У меня уже дважды были такие разговоры — с Полетт и с Ионой. Ты заработал эти деньги, и у тебя хватило ума их сберечь. А у меня — нет.
— Но мы не собираемся стоять в стороне и смотреть, как ты погибаешь. Ты не был обязан давать нам по десять миллионов, однако дал. Мы хотим кое-что вернуть тебе.
— Нет, — твердо сказал Клей.
— Да. Мы поговорили между собой и решили подождать, пока процедура банкротства будет завершена, после чего каждый из нас сделает перевод на твой счет — в качестве дара.