Шредеру совсем не хотелось говорить о случившемся, но Монах уже приготовился слушать, всем своим видом демонстрируя, что он весь внимание.
— Саймон, вы же наверняка читали газеты, — попытался отговориться Кит, — и все сами знаете.
— Кит, сделай мне одолжение. Расскажи, как все было.
И Шредеру пришлось уважить Монаха, который каждые пятнадцать секунд прерывал рассказ возгласами «Невероятно!» и «Боже милостивый!». Когда он в очередной раз взмахнул головой, крошка сорвалась с губы и упала в кофе, но он этого не заметил. Кит приберег последний зловещий звонок Бойетта для финала повествования.
— Боже милостивый!
Монах проводил встречу в свойственной ему манере. Начав с неприятного — с редакционной статьи, — он перешел к приятному, то есть к рассказу Кита о своей поездке, а потом неожиданно снова вернулся к причине их встречи. Воздав должное мужеству Шредера в первых двух абзацах, автор статьи обрушился на него, обвиняя в умышленном нарушении закона, хотя, как и юристы, затруднялся точно квалифицировать совершенное им правонарушение.
— Надеюсь, ты обратился за услугами к первоклассному адвокату, — заметил Монах, демонстрируя готовность дать ценный совет, если в этом возникнет необходимость.
— У меня отличный адвокат.
— И?
— Саймон, вы должны меня понять — я связан обещанием конфиденциальности.
Монах пристыженно замер, но сдаваться не собирался:
— Разумеется. Я вовсе не намеревался проявлять излишнее любопытство, но, как ты сам понимаешь, мы не можем оставить этот вопрос без внимания, Кит. Есть мнение, что дело может дойти до официального расследования, и тогда ты окажешься в сложной ситуации, если можно так выразиться. Вряд ли здесь уместно говорить о конфиденциальности.
— Я действительно нарушил закон, Саймон. И с этим ничего не поделаешь — что есть, то есть. Мой адвокат не исключает, что мне придется признать себя виновным в препятствовании отправлению правосудия. Никаких тюремных сроков, только небольшой штраф. Судимость потом снимут. Вот, собственно, и все.
Монах доел последнюю булочку, засунув ее в рот целиком. Он запил ее кофе, вытер рот бумажной салфеткой и спросил:
— А если ты признаешь себя виновным, Кит, как, по-твоему, должна отреагировать на это Церковь?
— Никак.
— Никак?
— У меня был выбор, Саймон. Остаться в Канзасе и надеяться, что все решится само собой, или поступить так, как я поступил. Представьте на минуту, что я выбрал первое — решил ничего не предпринимать, зная, кто настоящий убийца девушки. Невиновного человека казнят, потом находят тело, а я всю оставшуюся жизнь живу с чувством вины, что ничего не сделал. Как бы вы поступили на моем месте, Саймон?
— Мы искренне гордимся твоим поступком, Кит, — мягко произнес Монах, не отвечая на вопрос. — Но мы очень обеспокоены перспективой судебного преследования, когда нашего священника обвиняют в преступлении, причем за ситуацией пристально следит общественность.
Желая подчеркнуть какую-то мысль, Монах часто употреблял местоимение «мы», будто все лидеры христианского мира только и думали о проблемах, которые приходилось решать ему самому.