Зола перестала прочесывать больницы, хотя ей по-прежнему приходилось отчитываться перед партнерами. Она изменила тактику, сделала ее более утонченной, изысканной и разнообразной, но, так и не заманив подходящего клиента, устала от собственных усилий. То, чем Зола занималась, было настолько лживым, что каждый раз, нацеливаясь на какую-нибудь несчастную покалеченную жертву, она чувствовала себя стервятницей. Вдали от своих партнеров она все больше времени проводила в залах федерального суда, следя за настоящими судебными процессами и состязательной аргументацией. Ее это завораживало, но и немного угнетало. Не так давно она начинала учиться в юридической школе, мечтая стать настоящим адвокатом, теперь же могла лишь наблюдать за их работой и гадать, чем закончится процесс.
– Этот Моссберг получит половину гонорара? – спросила Зола во время ленча.
– Не знаю, – ответил Марк. – Как большинство сфер нашей деятельности, эта для меня нова. Думаю, разделение гонорара они будут обсуждать с Джеффри Корбеттом.
– Корбетт еще не дал согласия на участие, – напомнил Тодд.
– Да, это так. Мы встречаемся с ним девятнадцатого.
– Мы? – переспросил Тодд.
– Да. Я хочу, чтобы ты пошел со мной и все записал.
– Значит, ты будешь адвокатом, а я писарем?
– Младшим партнером.
– Ну, спасибо тебе, здо́рово. А что, если Корбетт скажет «нет»?
– Через два дня после встречи с ним у нас будет встреча с Салли Перлман, она вторая в списке лучших адвокатов по делам о преступной халатности. Если Корбетт откажется, возьмем Перлман. Откажется она – вычеркнем и ее.
– Ты говоришь так, словно знаешь, что делаешь, – заметила Зола.
– Понятия не имею, но чувствую, что становлюсь асом всякого рода фальсификаций, – отозвался Марк.
– Ну и как ты собираешься продемонстрировать свое искусство, если кто-нибудь в фирме Корбетта или Моссберга копнет на дюйм глубже и поймет, что у нас нет лицензий на адвокатскую практику ни в округе Колумбия, ни где-либо еще? Вот что мне во всем этом не нравится. В уголовных судах мы более-менее в безопасности, потому что там никто, похоже, не обращает больше на нас внимания, а нашим клиентам, уверен, наплевать, настоящие мы или нет. Но
– Согласна, – подхватила Зола. – И в этой связи у меня есть идея. Не знаю, сработает она или нет, потому что… ну, потому что мы ведь вообще ничего не знаем, верно? Мы же учились в Фогги-Боттом. Но давайте предположим, что в один прекрасный день сделка будет достигнута и стороны сойдутся на двух миллионах долларов – максимуме согласно виргинским законам. Адвокаты получат треть суммы.
Марк поднял руку.
– Прости, что перебиваю, но, возможно, это будет сорок процентов. Я читал о таких случаях, когда суд одобрял долю в сорок процентов, потому что в процессе участвовало много адвокатов и дело было сложным. Бьюсь об заклад, что Корбетт с Моссбергом потребуют сорок процентов. А у Рамона не останется выбора.
– Еще лучше, пусть будет сорок процентов. Корбетт и Моссберг поделят их поровну, то есть по четыреста тысяч каждой фирме. Мы получим половину от доли Корбетта, то есть двести тысяч. И вот какой ход пришел мне в голову: что, если мы уговорим Корбетта уже сейчас, заранее, выкупить у нас нашу долю и выйдем из дела полностью, пока никто не заинтересовался нами и не начал копать?
– За сколько? – спросил Марк.
– За половину. Сделаем пятидесятипроцентную скидку и спокойненько отчалим с сотней тысяч. – Зола щелкнула пальцами. – Вот так. Мы получаем свои деньги прямо сейчас, и нам не нужно никого дурачить и бояться разоблачения.