Мы с Напарником спускаемся в подвал, где Клифф со своей командой уже трудятся не покладая рук. Из сорока кандидатов в первых четырех рядах восемь сегодня уже были опрошены в кабинете судьи. Полагаю, что всем восьми дадут отвод с указанием мотивов или по обоснованной причине. Каждая сторона суда имеет право отвести четырех кандидатов без какого бы то ни было обоснования. Всего получается восемь. При наличии обоснованной причины количество отводов не ограничено. Умение правильно оценить кандидатов и выявить тех, кого ни в коем случае нельзя включать в состав жюри, — настоящее искусство. Сделать это, не объясняя причин, я могу только четыре раза. Обвинение тоже. Любая ошибка может оказаться роковой. Причем решать, кого оставить, а кого отвести, предстоит не только мне, но и Мансини, с которым мы разыгрываем эту партию. Кого он постарается не допустить? Конечно, латиноамериканцев.
На оправдание рассчитывать не приходится, поэтому все надежды я возлагаю на то, что коллегия присяжных не придет к единому мнению. Мне нужно найти одного-двух человек, которые проявят сострадание.
Мы долгие часы разбираем по косточкам всех потенциальных членов жюри, подкрепляясь невкусными суши навынос и запивая их холодным зеленым чаем в бутылках.
10
Ночью мне никто не звонит, нет никаких вестей ни от Арча Свэнгера, ни от Нейта Спурио. И от Мосса Коргана тоже. Судя по всему, мое блестящее предложение о сделке, увы, не прошло. Рассвет застает меня за компьютером — я отвечаю на электронные письма. Потом решаю написать и Джудит. Текст такой: «Неужели ты не можешь успокоиться? Ты столько раз проигрывала, проиграешь и сейчас. И только продемонстрируешь свою смехотворную упертость. Подумай лучше не о себе, а о Старчере». Ответ, конечно, будет резким и достойным.
Напарник высаживает меня на длинной торговой улице с одноэтажными зданиями. Работает только кондитерская, в которой разрешают курить, хотя это и запрещено законом. Принадлежит она старому греку, умирающему от рака. Его племянник не последний человек в мэрии, и санинспекторы сюда не заглядывают. Тут подают крепкий кофе, настоящий йогурт, приличную выпечку, и в воздухе висит густое облако сизого табачного дыма, что сразу возвращает в не столь уж и далекие времена, когда в ресторанах сплошь и рядом ели, вдыхая дым курильщиков, находящихся за соседними столиками. Сегодня даже трудно поверить, что мы это терпели. Нейт Спурио выкуривает две пачки в день и обожает это место. Перед тем как войти, я делаю глубокий вдох, заполняя легкие чистым воздухом, и толкаю дверь. Нейт сидит за столиком, перед ним кофе и газета, в углу рта торчит сигарета. Он показывает рукой на соседний стул и отодвигает газету.
— Кофе будешь? — спрашивает он.
— Нет, спасибо. Больше не лезет.
— Как дела?
— Ты имеешь в виду вообще или суд над Запатой?
Он хмыкает, и на его лице появляется подобие улыбки:
— Когда это мы разговаривали о жизни вообще?
— И то верно. От Мансини ничего. Если он и участвует в сделке, то никак это не показывает. По-прежнему предлагает пятнадцать лет.
— С ним работают, но ты же сам знаешь, какой он козел и как лезет наверх. Сейчас он на первых ролях, а для него это все.
— Значит, Рой Кемп подключился?
— Можно и так сказать. Он использует все свои связи. К тому же он доведен до ручки, и я его понимаю. А тебя он ненавидит, поскольку считает, что ты утаиваешь информацию.
— Мне жаль, но передай ему, что я его тоже ненавижу за похищение сына, но ничего личного. Если он надавит на мэра, а тот, в свою очередь, на Мансини, то все может срастись.
— Работа ведется, и меры принимаются.
— Хотелось бы ускорить. Мы сейчас отбираем присяжных, и, судя по тому, что я видел и слышал, дела у моего парня хуже некуда.
— Я в курсе.