Вскоре показались знакомые хижины, сложенные из плит наломанного известняка. Даже в изгнании иврим[4] не забывали традиции предков, поэтому, в отличие от парфян, строили дома из камня, а не из саманного кирпича.
Жилище Ицхака отличалось от домов других общинников лишь алией, надстройкой на плоской крыше. Юноша протопал вдоль стены с торчащими наружу комлями потолочных балок и нырнул под арку. Оказавшись во внутреннем дворе, он обогнул угол дома, затем пнул ногой невысокую узкую дверь – здесь, как и в Эрец-Исраэль, иврим опасались воров, поэтому широкие двери считались небезопасными. Покосился на прибитую к притолоке мезузу[5] – не сбилась ли от толчка. Отодвинув плечом занавесь, вошел в комнату.
Изнутри пахнуло теплом, хлебом, травами. На разбросанных по полу кошмах сидели эксиларх[6] и несколько учеников. Сквозь закрытые деревянными решетками маленькие окна у самого потолка едва пробивался дневной свет. В углу чадила растопленная жаровня, вдоль стен матово отсвечивали коричневыми боками кувшины, а с балок свисали вязанки сухих растений.
Все обернулись на вошедшего.
– Ну, наконец-то, – с иронией сказал старик, вытирая слезящиеся глаза рукавом халлука[7].
– Эй, Иешуа, – высунулся крепыш с шапкой всклокоченных волос. – Ты по дороге не заблудился?
– На него ангел напал и бороться заставил, – съязвил другой, худощавый с угристым лбом.
Все засмеялись, а Ицхак с напускной строгостью хлестнул умника по плечу пучком стеблей. Тот отшатнулся, но улыбаться не перестал. Ицхака в общине любили и не боялись: он был добрым и справедливым, в общем – безобидным. Однако уважали – за проницательный ум, опять же справедливость, а также знание трав. Община иврим в Хагматане[8] была небольшой, поэтому Ицхак по совместительству выполнял обязанности рофэ, лекаря: делал обрезание, следил за соблюдением ритуальной чистоты, накладывал деревянные шины на переломы…
Травник много чего умел. Он, как и все члены общины, свято верил в то, что исцеление больного всецело находится в руках Всевышнего. И в чудодейственную силу молитвы. Но фарисеи Иерушалаима были далеко, а значит, никто не мог осудить рофэ за то, что тот, помолившись, давал больному горячий травяной отвар или вправлял вывих. Даже в шаббат.
Ицхак встал.
– Что дали? – спросил он, по-старчески близоруко вглядываясь в развязанный мешок.
Бехдины[9] в храме тоже знали травы. Несмотря на различия в вере, между общинами сохранялись миролюбивые отношения, так что жрецы часто выручали рофэ лекарственным сбором.
Ицхак вынимал пучки один за другим, при этом пристально их разглядывая. Некоторые нюхал.
– Это что? – старый иври передал вязанку крепышу.
Ученики подвинулись ближе и уставились на сухие стебли с бледно-желтыми соцветиями, длинными остроконечными листочками, похожими на листья оливы, и бурыми бобами.
– Ха! – воскликнул угреватый, морща нос, потому что ближе всех придвинул лицо к траве. – Тут и думать нечего – александрийский лист.
Остальные закивали головами.
– Ну, Лаван, рассказывай, – прошамкал Ицхак.
– На вкус горький, запах – сами знаете… Дают при сухом кашле.
– Сколько? – спросил старик, хитро прищурившись.
ebooksa