Лиам смотрел на нее. Ханне не понравилось, как он смотрел на нее. Как будто считал ее маленькой и слабой.
Ей было неприятно, что это правда. Она делала все возможное, чтобы сохранить здоровье в своей подвальной тюрьме, однако человек не мог изменить свои физические данные. Она всегда будет маленькой, но она не должна оставаться слабой.
— Покажи мне.
Он показал.
— Ты должна держать его в обеих руках, причем левая рука должна находиться под правой.
Волна стыда захлестнула Ханну.
— Я не могу держать его так.
— Конечно, можешь. Ты просто…
— Моя левая рука. Она бесполезна.
Он колебался. Лицо помрачнело. Тень, которую она не могла прочитать, прошла по его лицу, а затем исчезла.
— Сними свои перчатки.
Она повиновалась. В ярком дневном свете ее больная рука выглядела еще хуже, чем обычно. Сломанные пальцы изуродованы, похожи на когти, неправильной формы, как искривленные и сросшиеся ветви старого дерева.
Ханна могла двигать ими, но только с большим усилием и болью. Лишь большой палец еще функционировал относительно нормально. Он выглядел уродливо. Гротескно и отвратительно.
Она покраснела от смущения и отвращения к себе.
Ей не хотелось показывать левую руку на свету, не хотелось, чтобы это видел Лиам. Она не хотела, чтобы он считал ее уродливой или отвратительной. Мысль глупая, но она ничего не могла с собой поделать.
Она попыталась убрать изуродованную руку, спрятать ее в карман, обратно в перчатку, за спину — куда угодно, но Лиам схватил ее за запястье прежде, чем она смогла отстраниться.
Его лицо не исказилось от отвращения. Он не смотрел на нее с брезгливостью. Он рассматривал ее уродство с клинической отстраненностью, пальцами нежно обводя ее ладонь.
Прикосновения его пальцев пронзили Ханну, как удар электричества. Ее желудок забурлил, сердце громко стучало в ушах.
Она прочистила горло, близкая к слезам и ненавидящая себя за это. Какой слабой он ее считает. Какой жалкой.
— Я ничего не могу с этим сделать. Как я и сказала. Бесполезно.