— Достаточно часто.
Я хожу по комнате Арианны, стараясь не думать о том, заметила ли мама или Фрэнк мое отсутствие. Все в ее комнате оформлено в оттенках белого и кремового. Нигде ни пылинки. На розовой пробковой доске над комодом, французском антикварном предмете с витыми ножками и состаренными оловянными ручками, приколота куча лент из оркестра и сольных концертов. На доске также прикреплены несколько розовых канцелярских листков. «Расписание» написано фиолетовой ручкой. Арианна расписала свою жизнь до получаса: занятия на флейте, домашние задания, встречи по изучению Библии. Ежедневные упражнения по часу: 50 отжиманий, 100 подтягиваний, 200 приседаний и т. д. На другом листе она разбила расписание тестов, контрольных работ и домашних заданий на всю неделю с указанием сроков сдачи и предполагаемого времени на их выполнение.
— Ты и правда все это делаешь? Каждый день?
Арианна кивает. Она стоит перед дорогим зеркалом в полный рост, проводя пальцами по животу.
— Могу я тебе кое-что рассказать?
— Конечно. — Я опускаюсь обратно на гнездо подушек в центре ее комнаты.
— Каждый день я просыпаюсь в унынии. Не просто без радости, а именно печальной. Иногда мне так тяжело, что я не уверена, что выкарабкаюсь. Я чувствую себя такой уставшей. Все. Все. Время. Потом испытываю вину, как будто я не заслуживаю таких чувств. И от этого становится только хуже. Все говорят мне, чтобы я расслабилась или больше улыбалась. Если бы могла что-то с этим сделать, я бы сделала. Но я не знаю, как.
Почему она мне это говорит? Я никогда не делала для нее ничего хорошего. Никогда. На самом деле, на наших консультациях я все еще веду себя как скотина. Я не хочу быть сволочью. Я в долгу перед ней. Арианна спасла меня. Нравится мне это или нет, но это что-то значит. Как будто эта комната, прямо сейчас, отделенная от остального мира, каким-то образом выше всех прежних правил и иерархии старшей школы. Я упираюсь подбородком в колено и пристально смотрю на нее.
— Ты не выглядишь так, будто у тебя депрессия.
— Конечно, нет. Ты не единственная, кто умеет все скрывать.
Она продолжает смотреть в зеркало, ее лицо бесстрастно.
— Меня всегда удивляет, как самая глубокая боль — та, которую никто никогда не видит — не оставляет даже следа, никаких шрамов. Ничего. Это казалось неправильным. Поэтому я сделала его сама. — Она поднимает свитер и закатывает пояс леггинсов, обнажая страшный фиолетовый шрам, пересекающий нижнюю часть живота.
Мои глаза расширяются.
— Какой ужасный шрам.
Арианна опускает свитер.
— От тебя, я уверена, это комплимент.
— Так и есть.
— А как насчет твоих приятелей, помешанных на Иисусе? Что они говорят?
— Мои друзья из молодежной группы и Библейского кружка? Они все ведут себя идеально. Если они совершают ошибки или сомневаются, то держат это при себе. Так что нет, я им об этом не говорила.
— Похоже, они лицемеры.