И все же Сипайлов, озлобленный настойчивыми хлопотами барона Витте за арестованных, постоянной готовностью взять каждого на поруки, с нескрываемым отвращением к Витте часто говорил, что он «составит протекцию старику барону в Тибетской сотне», и в последний момент поместил Витте и его семью в список «подлежащих уничтожению».
И. А. Лавров, бывший начальник Центросоюза в Урге, был в первые дни по взятии Урги арестован, связан и только благодаря случайности (монголы, сопровождавшие Лаврова на казнь, не поняли приказания, долго водили его из одной части в другую, и в конце концов, вместо того, чтобы привести в сотню, где все было готово для расстрела, через несколько часов доставили в штаб.
Время было выиграно, и Лавров остался в живых.
Арест Лаврова совпал с тем моментом, когда Унгерн упивался первыми восторгами победы, которая воскресила его из мертвых, и проявлял, по уверению его подчиненных, необыкновенную мягкость.
Весь город был взволнован арестом Лаврова. Русский Торгово-Промышленный Союз, китайское купеческое общество (с которым в это время Унгерн начал заигрывать) предлагали поручительства. Десятки лиц перебывали в штабе, все просили о смягчении участи этого действительно порядочного человека.
Унгерн решил сам допросить Лаврова. Пораженный коммерческими знаниями его, логичными и спокойными ответами, Унгерн, начав со слова «пытки», кончил предложением Лаврову помочь монголам в их финансовой неразберихе. Отказаться значило подписать смертный приговор себе, семье и десятку бывших служащих Центросоюза с их семьями, которые не записались в кровавую комендантскую команду.
Лавров на службе монгольского правительства окружил себя бывшими сослуживцами. Ввиду того что интересы монгол сталкивались постоянно с интересами отряда, Лавров не шел на компромисс, – в руках Сипайлова, ненавидевшего его всеми силами души, оказалось сильное оружие. Барону был сделан соответствующий доклад, и только заступничество командующего монгольскими войсками, который взял на свою ответственность Лаврова, и поражение Унгерна на р. Уро (слишком был занят) вновь спасли его. При бегстве из Урги Сипайлов пытался задавить Лаврова и его семью, помощников (бывших служащих Центросоюза): Заплавного, Щелкунова и Немирова. Может ли быть верным слух, промелькнувший в газетах, о расстреле красными Лаврова? Слишком невероятно и нелепо это. Я не говорю об элементарной справедливости.
Многократно заявлял Унгерн, что он не воюет с китайцами, что он идет исключительно против «гамин» – революционных китайских солдат. После боев под Ургой он предписал сохранять жизнь всем китайцам с косами (якобы признак монархиста).
Перед разграбленными китайскими купцами (3-дневный грабеж при взятии Урги) Унгерн последнее время даже заискивал. Он приказал нещадно отодрать штабс-капитана Хребтова, который, ворвавшись в пьяном виде в богатую фирму Юн-га-фа, поставил девять человек служащих этой фирмы к стенке и пытался расстрелять их. Покровительствовал китайскому купеческому обществу и т. д. Но все это не мешало (если являлась такая надобность) грабить китайские фирмы, воспользовавшись каким-нибудь, в большинстве случаев надуманным, предлогом (укрывательство «гамин» и т. п.).
Из приведенных Баир-гуном из-под Улясутая пленных китайцев Унгерн выбрал 40 человек (маньчжур и корейцев) для своей личной охраны (японцы почему-то в это время потеряли его расположение), – остальные же 700 человек были сведены в Дикий отдельный китайский дивизион. Вначале о них заботились, барон приказал даже интендантству (выделить
Если вы разговоритесь с солдатами Унгерна, вас удивит пыл, с каким они расхваливают «вождя» своего: «Унгерн всегда впереди, единственная надежда, красное солнышко, и т. д.» В отряде не зовут иначе как «дедушка». Но попробуйте где-нибудь у костра притвориться спящим и прислушаться к двум шепчущимся, неосторожным. Вы убедитесь в той ненависти к Унгерну, которая переполняет сердца каждого – от солдат до полковника. (Я не говорю, конечно, о приближенных Унгерна.) И только боязнь, в большинстве не за себя, а за семью и близких, сдерживает и язык, и руки.
Палочная система заставляет солдат петь дифирамбы вождю. Вся пресловутая дисциплина Унгерна проводилась устрашением (от палки до сжигания на медленном огне), не может скрипеть расползающийся отряд, и достаточно легкого поражения, как весь он рассыплется (что и случилось), подобно карточному домику, от легкого дуновения ветра.
У Унгерна нет ни желания, ни умения создать прочную спайку. Мобилизация после взятия Урги офицеров и солдат бывшей колчаковской армии, он неоднократно во всеуслышанье заявляет о том, что «колчаковцы в большинстве – трусы, казнокрады, сборная сволочь». Сипайлов же делится, совершенно не стесняясь, своими взглядами. «Жиды, американцы, эсеры, колчаковцы (в особенности каппелевцы», одинаково пользуются его ненавистью. «Ни один каппелевец не уйдет из Монголии» (конечно, подразумевается, будет задавлен). Как ни странно, даже ярые семеновские офицеры обвиняются в эсерстве (грех, за который полагается смертная казнь). Итак, существует подразделение на колчаковцев, семеновцев и «своих». Кроме того, чины отряда резко делятся на две группы: пришедших с Унгерном и вновь мобилизованных в Монголии.
Унгерн вначале грубо отказался от услуг старых боевых офицеров, но неумолимая потребность в знающих свое дело людях заставила его вскоре мобилизовать их. Во главе частей Унгерн ставит своих людей, обыкновенно малограмотных, но преданных ему палачей, помощниками же к ним назначает опытных, боевых офицеров из «мобилизованных», которые, под наблюдением своих «начальников», руководят боевыми операциями. Так, у есаула Хоботова бывшего извозчика, помощником – боевой офицер, георгиевский кавалер полковник Кастерин, у поручика Линькова, бывшего шофера, помощником – Генерального штаба подполковник Островский и т. д.
За последнее время особенно «не везло» полковникам, что видно хотя бы из одного перечня фамилий казненных: полковник Хитрово, полковник Дроздов, полковник Михайлов, полковник Тур, полковник Полетика, подполковник Яхонтов, полковник Лихачев, полковник Архипов, полковник Лауренс и отправленные всадниками в дисциплинарную Тибетскую сотню – полковник Зезин, полковник Шевелев, полковник Домажиров. Большинство колчаковцев, один семеновец (Архипов), два своих (Лихачев, Лауренс). Казненным и поротым «маленьким» офицерам нет числа. Дикие расправы Унгерна над офицерами и солдатами, человеческое достоинство которых всячески принижается (только один генерал Резухин пользовался до последнего времени привилегией личной неприкосновенности) (примечание 13
Офицеры, как и солдаты, всячески старались уйти от Унгерна.
Борясь с «дезертирством», барон думает остановить его особенно лютыми казнями над пойманными.
(Я выпускаю часть записок, описывающих сожжение прапорщика Чернова, в которую вкрался ряд неточностей, ввиду того, что в то время, когда писались записки, – солдаты и офицеры Унгерна находились еще во власти навеянного Унгерном террора, и трудно было получить верную информацию. Впоследствии рассказы о смерти поручика Ружанского и прапорщика Чернова были мною проверены опросом целого ряда свидетелей. Здесь я помещаю те сведения, которые я получил позднее написания записок «Об Унгерне»).
Одним из самых громких побегов был побег адъютанта дивизии поручика Ружанского, который, стерев две написанные карандашом записки Унгерна и, оставив лишь подпись, сам вписал новое содержание, по которому предписывалось, в одной записке, выдать ему, Ружанскому, пятнадцать тысяч золотых рублей, в другой: оказывать всяческое содействие в его командировке в Китай, в Хайлар. Казначей Бочкарев побоялся ночью беспокоить штаб, но терзаемый сомнениями, на другой день рано утром сообщил о выдаче денег и о своих подозрениях Жене Бурдуковскому. Накануне ночью Ружанский бежал с деньгами в Бревен-Хит, где находился лазарет и при лазарете жила его жена.
Ружанские были на редкость подобранная пара: оба молодые, красивые, из хороших семей, и сильно любившие друг друга. Ружанский был студент Петроградского Политехникума, Ружанская кончила Смольный институт. Ружанский сбился с дороги и прибыл в лазарет на полтора часа позже высланной погони. В это время Ружанская уже была арестована.