Своеобразным сигналом к постепенному развертыванию массового террора послужило убийство Кирова, совершенное террористом-одиночкой Леонидом Васильевичем Николаевым в Смольном 1 декабря 1934 года. Многим казалось, что в решении Сталина в тот же день издать репрессивное постановление ЦИК, упрощавшее производство следствия и суда и ужесточавшее наказание по делам о терроризме, сыграли и личные мотивы. Действительно, ближе всех из членов Политбюро Сталин был с Сергеем Мироновичем Кировым, которого он сначала сделал главой ленинградской парторганизации, а затем членом Политбюро и секретарем ЦК (сотрудничество Кирова с кадетами на заре революционной деятельности их дружбе никак не помешало). Но Сталин никогда не позволял личным мотивам вторгнуться в сферу политической целесообразности. План репрессий против недобитых кулаков, представителей эксплуататорских классов, «контрреволюционных партий», бывших офицеров, оппозиционеров, «национал-уклонистов» и просто против старой большевистской гвардии существовал у него давно, и для начала его реализации нужен был только предлог. В преддверии неизбежной, как считал Сталин, войны требовалось «зачистить тыл» от «неблагонадежных элементов». Может быть, версия о том, что Сталин приложил руку к убийству Кирова, потому и оказалась такой долговечной, что люди хорошо помнили, что именно это убийство послужило началом кампании репрессий. При этом не задумывались о том, что Сталин в 1934 году не был ограничен в начале кампании какими-либо жесткими сроками и вполне мог начать ее годом раньше или позже. Непосредственной угрозы большой войны еще не существовало. Поэтому при необходимости можно было дождаться, например, нескольких крупных аварий в промышленности, обвинив в них врагов-вредителей, которых-де надо выжигать каленым железом. Убивать Кирова только для того, чтобы получить предлог для репрессий, было слишком большой роскошью и напрасной растратой ценного и, безусловно, преданного в тот момент кадра.
Причины же, почему версии о заговоре с целью убийства Кирова были столь популярны в народе как при жизни Сталина, так и после его смерти, при Хрущеве и его преемниках (только заговорщиками в первом случае выступали Зиновьев, Каменев, позднее Бухарин и другие оппозиционеры, а во втором случае – Сталин и Ягода), надо искать в особенностях массовой психологии. Журналисту, например, в любом громком убийстве привлекательнее версия заговора, чем версия убийцы-одиночки, ибо первая всегда выигрышнее и политически, и с точки зрения своей сенсационности.
Авель Енукидзе – это один из немногих, с кем Сталин был на «ты» и кто считался одним из его ближайших друзей. Авель Софронович наверняка был не самым достойным из людей, живших на земле в те бурные годы, но за свои амурные похождения вряд ли заслуживал смерти. Однако он стал жертвой т. н. «кремлевского дела», когда был обвинен в антисоветском заговоре, а курировавший обслугу Кремля как секретарь ЦИК СССР, Енукидзе 3 марта 1935 года был снят со своего поста, а 7 июня «за политическое и бытовое разложение» исключен из членов ЦК и изгнан из рядов партии. Но Коба не ограничился тем, что сослал Енукидзе в Харьков директором автотреста. 30 октября 1937 года Авеля Софроновича расстреляли по стандартному обвинению в заговоре и шпионаже в пользу Германии, где он часто бывал на отдыхе.
28 июня 1935 года Сталин беседовал за ужином с Марией Анисимовной Сванидзе, женой брата его первой жены (в 1942 году М. А. Сванидзе расстреляли). Она записала в дневнике: «Иосиф спросил меня: «довольна ли я, что Авель понес наказание» – и улыбнулся – он знал, как я его презирала всеми фибрами души за его разложение личное, за его желание разлагать всех вокруг себя.
Я сказала то, что думала. Сказала, что я не верила в то, что наше государство правовое, что у нас есть справедливость, что где-то можно найти правый суд (кроме ЦК, конечно, где всегда все правильно оценивалось), а теперь я счастлива, что нет того разложения морали, нравов и быта. Авель, сидя на такой должности, колоссально влиял на наш быт в течение 17 лет после революции. Будучи сам развратен и сластолюбив – он смрадил все вокруг себя – ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех, в особенности в первые годы после революции, он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом, будучи эротически ненормальным и очевидно не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и, наконец, докатился до девочек в 9–11 лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально. Это фундамент всех безобразий, которые вокруг него происходили. Женщины, имеющие подходящих дочерей, владели всем, девочки за ненадобностью подсовывались другим мужчинам, более неустойчивым морально. В учреждение набирали штат только по половым признакам, нравившимся Авелю. Чтоб оправдать свой разврат, он готов был поощрять его во всем – шел широко навстречу мужу, бросавшему семью, детей, или просто сводил мужа с ненужной ему балериной, машинисткой и пр. Чтоб не быть слишком на виду у партии, окружил себя беспартийными (административный аппарат, секретарши, друзья и знакомые из театрального мира). Под видом «доброго» покровительствовал только тех, которые ему импонировали чувственно прямо или косвенно. Контрреволюция, которая развилась в его ведомстве, явилась прямым следствием всех его поступков – стоило ему поставить интересную девочку или женщину и все можно было около его носа разделывать»[59]. 24 марта 1934 года Сталин писал матери: «Письмо твое получил. Получил также варенье, чурчхели, инжир. Дети очень обрадовались и шлют тебе благодарность и привет. Приятно, что чувствуешь себя хорошо, бодро. Я здоров, не беспокойся обо мне. Я свою долю выдержу. Не знаю, нужны ли тебе деньги, или нет (сам Сталин с деньгами давно уже дела не имел. – Б. C.). На всякий случай присылаю тебе пятьсот рублей. Присылаю также фотокарточки – свою и детей. Будь здорова мама – моя! Не теряй бодрости духа!»
И к этому письму Сталин сделал еще приписку: «Дети кланяются тебе. После кончины Нади, конечно, тяжела моя личная жизнь. Но, ничего, мужественный человек должен оставаться всегда мужественным»[60]. Но на похороны матери, скончавшейся 4 июня 1937 года, Иосиф не поехал. Думаю, дело здесь не только в загруженности государственными заботами. Сталин просто не хотел видеть мать мертвой, хотел сохранить ее образ вечно живым.
4 мая 1935 года, выступая перед выпускниками военных академий в Кремле, Сталин выдвинул новый лозунг «кадры решают все»: «…Изжив период голода в области техники, мы вступили в новый период, в период, я бы сказал, голода в области людей, в области кадров, в области работников, умеющих оседлать технику и двинуть ее вперед. Дело в том, что у нас есть фабрики, заводы, колхозы, совхозы, армия, есть техника для всего этого дела, но не хватает людей, имеющих достаточный опыт, необходимый для того, чтобы выжать из техники максимум того, что можно из нее выжать. Раньше мы говорили, что “техника решает все”. Этот лозунг помог нам в том отношении, что мы ликвидировали голод в области техники и создали широчайшую техническую базу во всех отраслях деятельности для вооружения наших людей первоклассной техникой. Это очень хорошо. Но этого далеко и далеко недостаточно. Чтобы привести технику в движение и использовать ее до дна, нужны люди, овладевшие техникой, нужны кадры, способные освоить и использовать эту технику по всем правилам искусства. Техника без людей, овладевших техникой, мертва. Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса. Если бы на наших первоклассных заводах и фабриках, в наших колхозах и совхозах, в нашей Красной Армии имелось достаточное количество кадров, способных оседлать эту технику, страна наша получила бы эффекта втрое и вчетверо больше, чем она теперь имеет. Вот почему упор должен быть сделан теперь на людях, на кадрах, на работниках, овладевших техникой. Вот почему старый лозунг “техника решает все”, являющийся отражением уже пройденного периода, когда у нас был голод в области техники, должен быть теперь заменен новым лозунгом, лозунгом о том, что “кадры решают все”. В этом теперь главное»[61]. К тому времени «буржуазных специалистов» в органах власти уже практически не осталось.
Сталинская Конституция СССР, как известно, была принята 5 декабря 1936 года. Выступая на утвердившем Конституцию VIII Чрезвычайном съезде Советов, Сталин, в качестве главы Конституционной комиссии, так охарактеризовал ее значение: «Теперь, когда мутная волна фашизма оплевывает социалистическое движение рабочего класса и смешивает с грязью демократические устремления лучших людей цивилизованного мира, новая Конституция СССР будет обвинительным актом против фашизма, говорящим о том, что социализм и демократия непобедимы. Новая Конституция СССР будет моральной помощью и реальным подспорьем для всех тех, кто ведут ныне борьбу против фашистского варварства»[62]. Здесь Сталин невольно проговорился: Конституция СССР имела только пропагандистское, моральное значение и предназначена была главным образом для внешнего потребления. Внутри страны никто соблюдать ее не собирался. И мутный поток террора, начавшийся после убийства Кирова и продолжившийся процессом Зиновьева и Каменева, как раз после принятия Конституции стал особенно бурным и вылился в «ежовщину».
Новая Конституция провозглашала полное равноправие всех советских граждан, независимо от национальности, социального происхождения и классовой принадлежности в настоящем. Ликвидировалась категория «лишенцев» – лиц, лишенных избирательных прав и права ведения предвыборной агитации из-за принадлежности к «эксплуататорским классам». Теперь «эксплуататоры» (кулаки и нэпманы) были либо физически уничтожены (в ходе коллективизации), либо отправлены в ГУЛАГ, либо сосланы и, таким образом, все равно лишены избирательных прав. Осуществить же декларированные конституцией основные демократические права и свободы (слова, собраний, всеобщего прямого равного и тайного голосования и др.) у граждан не было никаких реальных возможностей. Единственным работодателем в стране выступало государство, и те, кто вступал в конфликт с ним, моментально лишался работы, если даже и не подвергался впоследствии более серьезным репрессиям. В сталинское время это большого значения, как правило, не имело, поскольку сразу за увольнением обычно следовал арест.
Крестьяне фактически оставались прикреплены к колхозам и, не имея паспортов, не могли свободно переехать в город или другую деревню. Рабочие же после принятия соответствующего закона в 1940 году оказались на своих заводах и фабриках на положении крепостных, а за малейшие нарушения трудовой дисциплины подвергались драконовским наказаниям. Все издательства и пресса находились под полным контролем государства, а государство являлось органом, проводящим политику коммунистической партии. Поэтому реализовать право на свободу слова возможностей у населения не было. Любая критика социализма и коммунизма как идеологии и конечной цели развития страны пресекалась в зародыше, равно как и критика принципиальных решений и мероприятий партии и правительства. Под контролем партии находились полицейские органы (НКВД), суд и прокуратура, так что политические оппоненты большевиков не могли рассчитывать на объективное следствие и судебное разбирательство. Кроме того, еще в 1934 году были учреждены внесудебные органы – Особое совещание НКВД и разного рода чрезвычайные «тройки» и «двойки», заочно осуждавшие людей на лагеря или смерть. Что касается права на бесплатное медицинское обслуживание и образование, то они осуществлялись на уровне тех довольно скудных материальных возможностей, которыми располагало государство. Еще к концу 30-х годов медпункты в сельской местности порой уступали дореволюционным земским больницам. Советские школы не могли сравниться по качеству образования с прежними гимназиями. Зато и образование, и медицинская помощь стали доступны более широким массам населения.
Высшим органом власти в государстве стал Верховный Совет, выборы в который прошли в следующем, 1937 году, на безальтернативной основе. Он формировал Совнарком и президиум, который в перерывах между сессиями Верховного Совета осуществлял законодательные функции. Как и ВЦИК, Верховный Совет состоял из двух палат – Совета Союза и Совета Национальностей. Впервые выборы в органы власти осуществлялись по месту жительства граждан, а не на предприятиях, но голосовать люди могли только за кандидатов «единого блока коммунистов и беспартийных». На места в конце 1936 года высылались образцы бюллетеней, в которых было несколько фамилий кандидатов, но это вовсе не означало, что в день выборов в бюллетенях не останется всего одна фамилия. Кстати сказать, когда 14 октября 1937 года на заседании Центральной избирательной комиссии были утверждены три формы реальных избирательных бюллетеней для выборов, которые состоялись 12 декабря, в каждой предлагалось вычеркнуть всех кандидатов, кроме того, за которого избиратель голосует. Однако в каждом бюллетене в итоге была фамилия всего одного кандидата. Ведь выдвигалось-то действительно по несколько кандидатов, а регистрировался только один. У избирателей же до последнего момента поддерживалась иллюзия, что выборы могут быть альтернативными. Вот и «Правда» 21 ноября писала, что кандидатов «может быть один или несколько».
С очередной из намеченных жертв Сталин решил немножко поиграть, как кот с мышью. Весной 1936 года Бухарин был послан в Париж для приобретения вывезенных туда архивов Социал-демократической партии Германии. Семья осталась в Москве заложниками. Он рискнул навестить старого меньшевика Федора Дана и говорил ему, что Сталин «даже несчастен оттого, что не может уверить всех, и даже самого себя, что он больше всех, и это его несчастье, может быть, самая человеческая в нем черта… но уже не человеческое, а что-то дьявольское есть в том, что за это самое свое “несчастье” он не может не мстить людям, всем людям, а особенно тем, кто чем-то выше, лучше его… Если кто лучше его говорит, он – обречен, он уже не оставит его в живых… если кто лучше его пишет – плохо его дело… Это маленький злобный человек, не человек, а дьявол». На вопрос же собеседника, как могли Бухарин и другие коммунисты доверить этому дьяволу судьбы партии, страны и свои собственные, Николай Иванович ответил: «…Вот уж так случилось, что он вроде как символ партии, низы, рабочие, народ верят ему, может, это и наша вина, но так это произошло, вот почему мы все и лезем к нему в хайло… зная наверняка, что он пожрет нас». Но предложение Дана остаться во Франции отверг: «Нет, жить как вы, эмигрантом, я бы не мог… Нет, будь что будет… Да может, ничего и не будет»[63]. В последнем письме Сталину из тюрьмы, датированном 10 декабря 1937 года, Бухарин писал: «Мне не было никакого «выхода», кроме как подтверждать обвинения и показания других и развивать их: ибо иначе выходило бы, что я не разоружаюсь. Я… соорудил примерно такую концепцию: есть какая-то большая и смелая политическая идея Генеральной чистки: а) в связи с предвоенным временем; б) в связи с переходом к демократии эта чистка захватывает а) виновных, б) подозрительных, с) потенциально подозрительных… Без меня здесь не могли обойтись. Одних обезвреживают так-то, других по-другому, третьих по-третьему… Ради бога не думай, что здесь скрыто тебя упрекаю»[64].
В 1936–1938 годах Сталин развернул кампанию массового террора против бывших деятелей внутрипартийной оппозиции, а также всех, казавшихся неблагонадежными, представителей партийной и советской номенклатуры, даже не участвовавших в разного рода оппозициях. Тем самым генсек не только устранял любых потенциальных конкурентов и их возможных сторонников в борьбе за власть, но и укреплял тыл в преддверии будущей войны. Сталин хотел быть уверенным, что угрозы его диктатуре не возникнет даже в случае, если в ходе военного конфликта страна вдруг окажется в критическом положении. Убирался целый слой людей – тех, кто начинал свой путь в революции еще тогда, когда Коба еще не был великим Сталиным, а являлся всего лишь одним из вождей, да и то не первого ряда.
Сталин на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года, давая старт кампании репрессий против представителей партийного аппарата, говорил, выражая свою приверженность к военному порядку построения партии и общества: «В составе нашей партии… около 3–4 тысяч высших руководителей. Это, я бы сказал, – генералитет нашей партии. Далее идут 30–40 тысяч средних руководителей. Это – наше партийное офицерство. Дальше идут около 100–150 тысяч низшего партийного командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство»[65]. Перед нами – на военный манер построенная вертикаль исполнительной власти в отсутствие власти законодательной и власти судебной – Сталинский идеал. Но для его воплощения в жизнь был необходим террор.
И 3 марта 1937 года, давая на том же пленуме старт большому террору, Сталин заявил: «Вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств, в числе которых действительно активную роль играли троцкисты, задела в той или иной степени все или почти все наши организации, как хозяйственные, так и административные и партийные… Агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты… Некоторые наши руководящие товарищи, как в центре, так и на местах, не только не сумели разглядеть настоящее лицо этих вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, но оказались до того беспечными, благодушными и наивными, что нередко сами содействовали продвижению агентов иностранных государств на те или иные ответственные посты… Не ясно ли, что, пока существует капиталистическое окружение, будут существовать у нас вредители, шпионы, диверсанты и убийцы, засылаемые в наши тылы агентами иностранных государств?»[66].
Практически теория, выдвинутая Сталиным, позволяла причислить к «оголтелой банде» любого неугодного, будь то член партии или беспартийный. «Враждебное капиталистическое окружение» было таким же мифом, как и тезис Сталина об обострении классовой борьбы по мере построения социализма. Ведь Иосиф Виссарионович сам же признал, что отношения между буржуазными государствами – совсем не дружественные. Значит, шансов, что они прекратят засылать шпионов и диверсантов в тыл друг к другу и дружно начнут вместе засылать агентов в советский тыл, практически нет. А что они вместе сумеют сговориться напасть на СССР – совсем невероятно. Ведь объединялись Англия и Германия, США и Япония, Польша и Франция в стремлении вести подрывную работу против СССР только в сталинских речах, да в выступлениях Вышинского на московских процессах.
Кульминацией Большого террора стал приказ НКВД № 0047 от 30 июля 1937 года. Он предусматривал проведение операции «по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников». Для ее осуществления создавались «тройки» на местах в составе секретаря обкома или республики, главы областного или республиканского НКВД, главы областного Исполкома или республиканского ЦИК или прокурора. Действовали также и «двойки» в составе главы НКВД и прокурора или 1-го секретаря обкома партии и главы НКВД. А более 40 тысяч представителей высшей номенклатуры, а также те, кто признавался наиболее опасными противниками Советской власти, были репрессированы после утверждения списков на Политбюро. Предусматривались две категории репрессии: 1-я категория – расстрел, 2-я категория – заключение в лагерь. На каждую территорию спускались лимиты по числу лиц, которых необходимо репрессировать по 1-й и по 2-й категориям. В последующем эти лимиты, как правило, увеличивались. В ходе этой операции были арестованы около 1,7 млн человек, 390 тыс. человек были расстреляны, 380 тыс. отправлены в лагеря ГУЛАГа.
Второй крупнейшей операцией НКВД в 1937–1938 годах была т. н. «операция по национальным контингентам». В рамках этой операции с августа 1937 года по ноябрь 1938 года, направленной против лиц «неблагонадежных» национальностей, имевших собственные государства за пределами СССР, прежде всего против поляков, немцев, латышей, литовцев, эстонцев, финнов, греков, румын, болгар, китайцев, корейцев и персидских подданных, в рамках всех «национальных операций» было осуждено 335 513 человек, из них приговорено к расстрелу 247 157 человек, то есть 73,66 % от общего числа осуждённых. Их обвиняли в шпионажах, диверсиях и прочей антисоветской деятельности, но не подлежит сомнению, что мотивом для репрессий была исключительно «неподходящая» национальность тех или иных лиц. Еще 9 марта 1936 года Политбюро ЦК ВКП(б) издало постановление «О мерах, ограждающих СССР от проникновения шпионских, террористических и диверсионных элементов». В соответствии с ним усложнялся въезд в страну политэмигрантов и создавалась комиссия для чистки международных организаций на территории СССР.
Год спустя, в марте 1937 года, постановлением Политбюро было отказано в продлении вида на жительство проживающим в Западной Сибири иностранцам, в первую очередь гражданам Германии, Японии и Польши. Ежов подписал и ввел в действие по телеграфу приказ № 00439, согласно которому местные органы НКВД были обязаны в 5-дневный срок арестовать всех германских подданных, в том числе и политических эмигрантов, работающих или ранее работавших на военных заводах и заводах, имеющих оборонные цеха, а также железнодорожном транспорте, и в процессе следствия по их делам «добиваться исчерпывающего вскрытия не разоблачённой до сих пор агентуры германской разведки».
11 августа 1937 года Ежов подписал приказ НКВД № 00485, согласно которому с 20 августа осуществлялась широкая операция, направленная на полную ликвидацию местных организаций «Польской организации войсковой». Ее планировалось закончить в 3-месячный срок. «Польская операция» стала крупнейшей из «национальных операций». По ней было осуждено 139 815 поляков, из которых 111 071 человек расстреляны. В августе – сентябре 1937 года начались репрессии против советских немцев, которые проводились по образцу «польской операции». Всего по «немецкой линии» были осуждено 55 005 немцев, из них 41 898 человек приговорены к расстрелу. 17 августа 1937 года последовал приказ о проведении «румынской операции» в отношении эмигрантов и перебежчиков из Румынии в Молдавию и на Украину. Были осуждены 8292 румына, из которых приговорено к расстрелу 5439 человек. 30 ноября 1937 года телеграмма Ежова№ 49990 санкционировала проведение т. н. «латышской операции». В ее рамках было осуждено 21 300 латышей, из которых 16 575 человек были расстреляны. В аналогичной «греческой операции», начатой 1 декабря 1937 года, были репрессированы более 20 тыс. греков, из которых 93 % было расстреляно. По «эстонской линии» было осуждено 9 735 человек, в том числе приговорены к расстрелу – 7998 человек, а по «финской линии» – соответственно 11 066 и 9078 человек. По директиве НКВД от 29 января 1938 года об «иранской операции» было осуждено 13 297 этнических иранцев, из которых 2 046 приговорены к расстрелу. Подавляющее же большинство персидских подданных из числа азербайджанцев были высланы в Иран. Высылке в Казахстан и Среднюю Азию подверглись проживавшие на Дальнем Востоке китайцы и корейцы.