Ночь пришла так быстро, что мы даже не успели осознать: она для нас первая на новом месте, в новом доме. Точнее, в доме, который принадлежал когда-то отцу, а до того – его родителям. Мы жили здесь недолго, в Скарборо, пока папа не получил повышение и не перевёз нас в Чикаго: тогда Хэлен была совсем маленькой. Она, наверно, и не помнит этот дом.
Постельное бельё пахло пылью. Подушки – затхлостью. Стены скрипели, вязы с улицы бросали длинные тени на пол. Я косилась в окно и не могла уснуть. Мне казалось, на меня кто-то смотрит. Дом говорил на все лады, и я готова была спорить – никто из нас толком не спал в ту ночь. А когда накатила усталость от перелёта и переезда, помноженная на многомесячные заботы о человеке, который был обречён умереть с самого начала, пришёл резкий, как чёрная яма, сон. Меня толкнули туда, и я растворилась в нём.
Чтобы стать во тьме – никем. И начать свой долгий путь к себе.
Он знал: в этом доме свет горит так поздно потому, что никто не спит, хотя в других домах окна уже черны. Но он был терпелив и дождался, когда и в этом всё погаснет. Он хорошо прятался в поздних сумерках, непроглядных и чернильных, какие бывают только в маленьких городах вроде этого. Да, он дождался, когда свет выключат и дом номер одиннадцать погрузится в такую же млеющую сонную тишину, как все остальные.
Если подтянуться на террасной балке и уцепиться за черепицу на низкой крыше над ступеньками, можно взобраться на узкий выступ, куда поместится только половина стопы. Затем, если ты достаточно ловок, можно пройти по нему и вскарабкаться на второй этаж.
Там, с западной стороны, есть окно с пыльными тёмными стёклами. Сколько ни заглядывал он в него до, там не было почти ничего интересного. Только старые фотографии, приклеенные цветным скотчем к лиловым обоям, и на них – девочка лет пяти или шести с каштановыми тёмными волосами, со смуглым личиком, с наивной широкой улыбкой. Там были ещё другие люди, но девочка казалась ему лучше всех.
Он иногда смотрел в это окно. В окно дома, который долгое время пустовал. Он всегда нравился ему, этот дом. Он мечтал поселиться в таком однажды. Думал, что никто сюда никогда не явится, но сегодня случилось что-то удивительное: девочка сошла с тех фотографий. Она очень даже выросла, но улыбка была, кажется, такой же славной, как в детстве. Вот только девочка превратилась в девушку.
Ему нужна была девушка, и эта была прекрасна.
Он легко прыгнул без разбега, вскарабкался по той самой балке на ту самую крышу. Затем прыгнул ещё – мимо выступа, сразу цепляясь за оконный карниз сильной рукой, подтянулся и заглянул в окно, где уже крепко спала она. Он увидел её сразу, пусть в комнате и было дьявольски темно. С этим не беда, его самого частенько звали дьяволом.
Он приложил козырьком ладонь к лицу и сгорбился, крепко держась рукой за ржавый откос. Прильнул к стеклу ещё ближе. А ну как она проснётся? Что тогда увидит?
Маску, зашившую ему рот, иначе тот, верно, отпал бы в немом вопле, как с картины Модильяни. Он задумался. Хотел бы показаться ей сейчас?
Нет. Пока слишком рано. До этого нужно ещё много всего сделать.
Он склонил голову чуть вбок, прищурился в прорезях глазниц. Никто не видел тень от тени в темноте оконного навеса. Это было самое желанное и самое безопасное место на земле. Девушку за окном звали Лесли, и она повернулась набок, скинув одеяло. Под ним показалось обнажённое бедро. Облегающая короткая майка, в которой она спала, облепила тело, как вторая кожа. Лучше, чем кожа.
Он посмотрел в небо, откинув назад голову и обнажив кадык над тугой горловиной чёрной футболки. Да. То, что она приехала, – знак.
Он скоро всколыхнёт этот город. Изменит всё, чем живут люди здесь. Хорошо это или плохо? Это неотвратимо, как дождь, буран, торнадо или буря. Это перемены.
К лучшему или к худшему? Перемены случаются, как стихийное бедствие. Они есть, и от них не сбежать. Очень скоро всё здесь переменится.
Он взглянул в последний раз за эту ночь на неё, обещая себе, что у них будут другие ночи. Что он придёт к ней и завтра. И послезавтра. И когда захочет.
И очень скоро перевернёт её жизнь, потому что теперь она принадлежит ему, как и всё в этом городе. И потому что он так решил.
Если бы его могучая грудь не подымалась и не опускалась, можно было бы с лёгкостью подумать, что пленник, заключённый в камеру с толстыми бетонными стенами, мёртв. Но даже если бы он не дышал, Иктоми не решилась бы сказать однозначно, слышит он её или нет. Потому что он умел притворяться и был плутом и мастером лжи, пускай не он был богом обмана, а Йелль или Койот – а может, оба сразу. И, хотя он был погружён в глубокий искусственный сон, она не могла также утверждать, что он не проснётся, если уже не проснулся.
Она не доверяла ему.
ebooksa