Только Федотов толкнул жену, бросился вперёд, увидев у темноволосого мальчишки крупные золотые зубы: «Смотри! Наш будет!» — он не за руку схватил, а поднял его сразу на плечо, понёс к столу регистрации. Родство, что ли, почувствовалось Федотову: у него самого блестели справа вверху две коронки. Федотовы записали мальчишку Женькой и сразу убежали домой.
Воронцовы забрали рыженького, похожего на Антошку из советского мультика, улыбчивого и ушастого. Спросили его: «Кузей будешь?» Так и записали.
Светленькую девочку — чёлочка набок, косичка вниз — повела за руку Теплова. Девочка сама ей сказала: «Хочу быть Валерией!» — а Теплова лишь восторженно заулыбалась.
Мальчишку, эдакого пухлого младенца, только с длинными ногами, отдали Целиковским, те были согласны на любого. Имя дала жена Целиковская — «Степан, Стёпа». Искусственность Стёпы выдавал только правый круглый глаз, мутно моргающий зелёным светом.
— Это копии чьих-то детей? — уточнила Леночка шёпотом. Михаил успокоил:
— Нет, сгенерированы с нуля.
За последним оставшимся ребёнком подошёл Поляков Дмитрий Васильевич, бывший пастух, а нынче нищий пенсионер, попросил детобота для помощи по хозяйству, вдвоём с женой-инвалидом они уже еле справлялись. Мальчик им как раз был кстати, пусть хиленький, сонный и с торчащими кроличьими зубами.
— Лёва, пойдёшь к деду жить? — спросил Дмитрий Васильевич. И мальчишка кивнул, согласившись с именем и приглашением.
Михаил с Леночкой уходили последние, Леночка закрывала зал ДК, приговаривала тихо: «Детоботы всё не детдомовские. Те хулиганят, воруют… А теперь у деревни откроется второе дыхание».
— И работа будет, культура: в кружках, клубе, библиотеке… — подхватил Михаил.
— И эта ваша научная деятельность!
Августовский вечер перетекал в тёплую ночь. Где-то в дальнем лесу завела кукушка. С конца улицы доносились крики беспокойных гусей.
Леночка предложила Михаилу пожить пару дней у неё, забеспокоилась, что дом его родителей «сырой, холодный, сложится, не дай бог, ночью». Она забежала в избу магазина, оставив Михаила на крыльце вместе с Санычем, бывшим его соседом. Саныч курил, они разговорились.
Двадцать лет тебя, мол, не было. Да как один день, поверишь. А мы тут вот так вот. А вроде раньше табун лошадей имелся? Куда! Сейчас и картошку многие не сажают. Деревня потихоньку умират, затихат… Зарастает лесом и травой. Змеи одни ползают. Да, Саныч, хреново так-то.
Окурок полетел от крыльца и погас в полёте.
— Зачем ты сюда детей-то? — спросил Саныч тихо.
Михаил немо уставился на него: на лицо, стянутое к носу, как безразмерный черепной чехол, на отросшую мякоть ушей, на обвисший рот с затхлым запашком. Если Михаил, почти ровесник Саныча, за эти двадцать лет зрело возмужал, то Саныч — именно что постарел.
— Здоровья, — проводил его Михаил.
— Куда! Сёдня живы, а завтра сковырнулися…
Саныч шагнул в темноту, и силуэт его моментально пропал, даже шаги не слышались.