Мы договорились с ним, что встретимся у проходной обувной фабрики.
— Мам, ну, как можно было не заметить беременность⁉ — ходила взад-вперёд по ординаторской Инна, бросая на неё возмущённые взгляды. А та ревела навзрыд. — Ты это специально, что ли? Чтобы аборт было поздно делать?
— Ахмад, в любом случае, не разрешил бы, — сквозь рыдания ответила Аполлинария.
— Причём здесь Ахмад? Своя голова для чего? — негодовала Инна. — Вот, что ты наделала⁈ Что ты теперь будешь делать?
— Рожа-аать, — со слезами ответила ей мать.
— В твоём возрасте? Ты с ума сошла?
— Ин, а какие ещё есть варианты? — вступила в разговор её коллега и подруга Нина Афиногенова. — Поезд уже ушёл. Теперь только рожать. Или ты специально мать доводишь? — с укором смотрела она на подругу.
— Нет! С чего ты взяла? — тут же осеклась Инна. — Я, просто, боюсь! Что теперь будет?
— Ну так, мама ещё больше тебя боится, — возразила ей Нина. — А тут ещё ты бегаешь, истеришь…
— Мам, прости, — тут же кинулась к ней Инна и тоже начала в голос реветь.
— Это что тут такое? — вошла в ординаторскую Серафима Михайловна и остановилась в испуге. — Что случилось, девоньки⁈
— Да всё нормально, — уверенно ответила Нина. — Сейчас успокоятся.
— Мало мне было двух братьев дошкольников, так ещё и младенец теперь будет! — смеясь и плача одновременно, ответила Инна.
— О, поздравляю, — потрясённо проговорила Серафима Михайловна. — Ребёночек в таком возрасте — это подарок судьбы, награда за все испытания.
— Правда? — подняла голову, всхлипывая, Аполлинария.
— Ну, конечно! Чего рыдать-то? Радоваться надо! — уверенно заявила доктор. — Как говорят, первый ребёнок — это последняя игрушка, а первый внук — это первый ребёнок. А у вас ещё и силы есть ребёнка вырастить, и юношеский эгоизм вы давно уже переросли. У таких родителей дети самые счастливые вырастают.
— Правда? — почти успокоилась Аполлинария.
— Ну, конечно! — улыбнулась ей пожилая доктор.
— Ага! Значит, меня вырастили в юношеском эгоизме⁈ — поставила руки в бока, смеясь, Инна.