«Куда уж крепче, мама! – разрыдалась подросток. – Одно знаю: заступаться в школу ты точно не придёшь».
Поспелова нашла в себе силы встать и, поскуливая от боли, пошла, утирая рукавом слёзы, вниз, к гардеробу.
***
Родители с добрый час вдоль и поперёк ругали правительство, развалившее страну.
Люба мыла посуду, слушая взрослых вполуха. Живот от кулака Тимона ныл, а при малейшем движении отдавал острым режущим снопом боли. На коже образовались лиловые синяки. Сидеть было невозможно из-за удара по промежности. Рот, задетый пощёчиной, опух и потемнел.
У матери на работе опять начались неприятности. Её пытались выжить со станции любой ценой. Сегодня она нашла немало подставных актов и пошла с разбирательствами к начальнику, который не смог дать вразумительного ответа. Родители пили чай, обсуждали случившееся, переживали и накручивали себя. Женщина становилась всё более подозрительной и нервной.
В рабочих тревогах взрослые не видели расстроенной и притихшей дочери. Не заметили, что девочка толком не стала сидеть за столом, что глаза её раскраснелись и опухли от слёз. Впрочем, Любу на Солнечном № 27 давно никто не замечал и её переживаниями не интересовался.
Школьница ушла в комнату, закрыла дверь и встала перед высоким трельяжем. Благодаря широкому зеркалу посередине и двум узким зеркалам-дверцам по бокам Люба могла видеть себя сразу со всех сторон. Она сняла кофту и лиф. На правой груди синели отпечатки пальцев Тимона. Грудь затвердела, припухла и болезненно ныла. На животе темнел огромный синяк.
Поспелова оделась и принялась осматривать лицо: место пощёчины вспухло, синяка нет. Хорошо! Щека болит, но, если завтра заметят отёк, можно спереть на зубы.
Несмотря на раздавленное состояние, Люба не собиралась пропускать днюху Санька. За пятнадцать лет её впервые пригласил на личный праздник ровесник. Там будут ребята, с которыми она желает находиться рядом. Пусть сейчас больно и тяжело двигаться, но у Паши она обязательно будет! Завтра ей станет хорошо. Тихоня улыбнулась и мечтательно зажмурилась.
«А потом наступит понедельник, – прошептал вкрадчиво внутренний голос. – Что будешь делать, дурёха?»
Чёрт! Внутри от одной мысли о школе всё – и тело, и чувства – превратилось в холодный тяжёлый кисель. Тимон после реванша в тёмном тупике, уверенный в своей безнаказанности, будет теперь в насмешках и гадостях превосходить самого себя. О его «цепных собаках» и думать страшно!
Дверь в комнату открылась и зашла мама.
– Дочь, дай листок в клеточку! Посчитать кое-что надо.
– Да, конечно. – Школьница резко шагнула к столу и тут же схватилась за бок от боли.
– Живот прихватило? – прищурилась Григорьевна.
– Да, в столовой что-то не то съела, – поморщившись, выкрутилась старшеклассница.
– Выпей активированного угля, поможет! У нас он был.
– А обезболивающее есть?
– Нет и не будет! Сколько раз говорила: оно маскирует боль, а не лечит!