Месяц на море

– Прости, я пошла. Погуляю. Эти эксперименты – не для меня.

– Как знаешь, – почти отмахнулся от нее Сергей Мефодьевич. Архипова видела, как у него глаза светились любопытством и тревогой. «Так абитуриенты ищут себя в списках поступивших, фигуристы ждут оценок судей, а любители лотерей проверяют выигрыш, – подумала Александра, – господи, до чего же наивный!»

Она развернулась и пошла по аллее. На пересечении дорог стоял киоск с мороженым. Архипова выбрала себе пломбир и фруктовое. С двумя стаканчиками она устроилась на скамейке так, чтобы видеть Колесникова. Его высокая фигура мелькала между деревьями, и похож он был на заблудившегося великовозрастного мальчика. Вот прошли какие-то люди, он подскочил к ним. Что-то сказал, они покачали головами, пошли дальше. Он пошел в другую сторону, пытаясь завязать разговор с гуляющими. Он показывал рукой на свою установку, что-то спрашивал, кивал, разводил руками, даже что-то напевал. Архипова видела, как он характерно раскрывал рот. Собеседники ускользали. Причем это происходило сразу же после нескольких слов, которые произносил Колесников. «Интересно, чем он их так пугает?» – думала Александра. Сама она сейчас наслаждалась – дул свежий ветерок, деревья давали тень, мороженое было вкусным, никто не стоял над душой, не тянул ее, не показывал на часы и не торопил, заявляя, что у них по плану следующее мероприятие.

Колесников тем временем «нес культуру в массы». Сергей Мефодьевич прохаживался мимо орущей колонки; завидев приближающихся людей, он приостанавливался, как бы с удивлением смотрел по сторонам. Как только прохожие проходили мимо него, он с удивлением спрашивал:

– Вы не знаете, чья это музыка? Удивительно красивая мелодия! Очень талантливо, очень!

Обычно люди пожимали плечами – мол, не знаем, чья музыка, и про красоту ее сказать не можем. Колесников не успокаивался, он начинал говорить про современную эстраду, которая «просто насмешка над хорошим вкусом, трамплин для бездарностей и для следующих поколений это бесследно не пройдет!». На этих словах прохожие начинали волноваться – смотрели по сторонам, словно ждали подмоги. Колесников, у которого очки начинали особенно поблескивать, а голос сбивался на фальцет, вопрошал: «Кто объяснит людям, что такое хорошая музыка? Кто? Вы покажите мне такого человека. Вот это музыка! – тут он указывал на колонку, из которой неслись протяжные напевы про город Анапу. Прохожие ловили паузу в речах и пытались вежливо смыться. Колесников сохранял спокойствие – свой долг он выполнял жертвенно.

В глубине души он был обижен, что Александра оставила его одного и не участвует в таком важном деле. Ему хотелось, чтобы она расспросила его о том, как он написал ту или иную песню, что он чувствовал, когда писал музыку. Ему было обидно, что она так легковесно отнеслась к его стремлению «выйти в народ». Более того, он чувствовал какую-то издевку в ее репликах. «Подумаешь, руки испачкала!» – подумал он, вспомнив, с каким недовольным видом сидела Архипова в машине.

Колесников огляделся в поисках новых прохожих, но таковых пока не было, и он продолжил размышлять: «Вообще, она капризная, балованная. По каждому вопросу есть свое мнение, и оно не совпадает с моим. А ей даже это нравится, доставляет удовольствие возражать, так сказать, «класть на лопатки» меня. Откуда такой запал, такое стремление настоять на своем?! Какие у нее отношения с мужчинами были? Это же как на вулкане! Даже когда она молчит, я ощущаю ее дух противоречия. С другой стороны, умная, работящая, все проблемы решены. Ну, можно жить вместе, можно встречаться. В конце концов, переедет в Питер ко мне». Последнее ему не показалось чем-то удивительным – по его разумению, иначе быть и не могло. Не он же поедет куда-то!

Сергей Мефодьевич вздохнул – в это лето Анапа не показалась ему такой тоскливой, как в прошлые года. Это он только говорил, что Анапа – рай. На самом деле он знал каждый уголок здесь, понимал, что ежегодный отдых скоро надоест. Да и уже надоел. В особенности, если этот отдых проходил в одиночестве. Друзьями он здесь не обзавелся, а те, с которыми он покупал квартиры, ему по разным причинам стали неприятны, держался он на расстоянии, подчеркнуто независимо. А сейчас у него была спутница. С ней было приятно пойти в кафе и ресторан. В магазинах, где его уже знали, он ловил одобрительные взгляды. Она умела вести себя, умела подать себя. Он чувствовал с ней уверенность, но… Но была проблема – подчиняться она не хотела. И чувствовалось, что не подчинится. Это как-то тревожило его, словно он выполнил тяжелую работу, но что-то не учел, а исправлять было поздно. «Мне она нравится? – вдруг подумал он. – Да, очень». Этот ответ его испугал и даже разозлил. Ему хотелось контролировать процесс и не терять головы.

Архиповой, которая никуда не пошла и по-прежнему сидела на скамейке, надоело наблюдать за Колесниковым. Она рассматривала прохожих, отвечала на вопросы тех, кто только-только приехал на курорт и заблудился в парке. Она тоже думала, но только о Колесникове. «Много странностей. Не плохих, а хороших вроде бы. Но замашки диктатора. Не знает снисходительности. Нет чувства юмора в нужный момент. Потом пошутит, даже очень остроумно, но уже поздно. Как блюдо недосоленное. Смысл в рот соль сыпать, если все уже съел?»

Она вздохнула: «Как с ним себя вести? Как реагировать? И потом, совершенно непонятно, зачем я ему? Никаких попыток поговорить по душам, спросить о прошлом.

Никаких попыток сближения – взрослые же люди. Такое впечатление, что я ему неприятна как женщина. А как иначе объяснить такое поведение?

И все же… Как реагировать на его раздражение? Не заводиться же по каждому поводу? Тогда не отдых будет, а психбольница. Что ж, буду как буддист – не буду ничему радоваться, но и огорчаться ничему не буду».

Архипова поднялась, прошлась немного по аллее и вернулась к Колесникову. Тот стоял и оживленно беседовал с какой-то пожилой парой. В руках у него был диск.

– Вот я вам говорю, что это настоящее искусство. Настоящее. Понимаете, нельзя идти на поводу у всех этих современных бездарей и у тех, кто оплачивает этот музыкальный шабаш.

Пара попалась не пугливая, потому что мужчина тут же возразил:

– Видите ли, в дни моей молодости, а это так давно было, что вы даже не представляете, я слышал похожие речи. А я сам очень любил все, что тогда ругали. И примерно такими же словами, как и вы. А я любил…

– Мы любили Джо Долана, – вступила в разговор его жена. – А еще были такие маленькие группы, они играли только танцевальную музыку. Например, рок-н-ролл или твист. У нас на танцах играла только такая музыка, как…

– Вот как та, которая звучит, – мужчина указал рукой на колонку. – Понимаете, вроде музыка. И мелодия, и… А не остается в памяти. Таких сотни, тысячи по всему миру. Они рождаются и умирают вполне себе спокойной смертью. Никто о них не сожалеет. Потому что это не искусство! Искусство – это что-то волшебное. Даже нельзя описать словами. Но оно с тобой на всю жизнь.

Колесников даже оторопел. Эта пожилая пара свела на нет все его потуги. Свела грубо. Архипова тихо забавлялась. «Поделом тебе. Не будешь других дураками считать. Не будешь других считать бездарями, не будешь ты людей презирать, смотреть на них свысока!» – ликовала она. Она не смогла бы открыть глаза Колесникову на его музыку – она бы пожалела его. А эти люди, не зная сути, сделали это.