– Никогда не влезай в мои переговоры.
Тимур несколько секунд корчился, держась за грудь. Отдышавшись, рассказал дяде, как их с кучерявым ограбили на заводе.
Зураб нахмурился:
– То есть ты подтвердил, что вы в расчете?
– Да, но этот пес в маске – он по-любому афганец!
Голос Зураба зазвучал холодно:
– Доказать можешь?
– Нет, но…
– Значит, тебя дважды обули. Теперь ты лох вдвойне. Если узнаю, что ты снова дурью барыжишь – в теплице навсегда останешься. Цветы удобрять. Понял?
– Понял, – буркнул Тимур, – что ты меня не уважаешь.
– Че ты мямлишь?
– Все потому, что моя мать осетинка, да? – обиженный Тимур смотрел на дядю глазами щенка и почти срывался на вопль.
– Вот идиот.
– Ты меня никогда не любил.
Зураб отвел глаза в сторону.
– Пшел вон.
Тимур развернулся и выкрикнул из дверей:
– Я тебе докажу, что во мне течет отцовская кровь!
На рынке царила обычная суета. Крики продавцов местных хозяйств смешивались с жалостливым завыванием попрошаек на инвалидных колясках. Чуть поодаль начинались лотки с одеждой. Особенно ярко смотрелась импортная, из Польши и еще недавно существовавшей на карте Чехословакии. В двух шагах от краснокирпичного одноэтажного здания столовой спрятался лоток с нижним бельем и туфлями. Виталик брел вдоль прилавка и обмахивал товар сторублевой купюрой, как веером, – на счастье. Надежда нагнулась возле баула и поочередно выкладывала оттуда новые лифчики.
Виталик облокотился на прилавок.