Девочки терроризировали свою тихую и скромную подружку. Вроде в шутку, вроде без зла. Но из какого-то странного детского любопытства они то щипали ее, то тыкали пальцами, то дергали за разные места. Она же только плакала в ответ и просила: «Не надо». Жест за жестом, мгновение за мгновением, распаляется тела зуд, порождая смутные устремления мыслей. И вот как-то раз, вероятно, в таком же прекрасном мае, как и сейчас, девочки выехали с палаткой за город. Все мы так делали, будучи старшеклассниками. Там, в палатке, они раздели свою подружку и за ночь «задергали» ее в самом буквальном смысле до смерти. Испугались, закопали в лесу и вернулись домой. Однако история раскрутилась и получила огласку. Огласку ужасную, щемящую грудь и… дразнящую плоть. Детское любопытство безмерно, но не безмерна плоть. Скорее наоборот — очень и очень даже ограниченна.
…О, этот весенний воздух! Как соблазняет он мою плоть. Как зовет оторваться от этих холодных камней и окунуться в нежную весеннюю свежесть. Раздеться донага и упасть прямо в шелковую траву-мураву. И ощутить себя плотью от плоти этого мира. И одновременно — его душой. Быть может, все люди вокруг меня мечтают сейчас о том же? Ведь все мы одинаково живые люди.
А тем не менее почему-то привлекает нас далеко не каждый человек. Скорее наоборот. А с возрастом мы и вовсе начинаем сходиться с людьми все тяжелее и тяжелее. Отчего это происходит?
Вон, например, сидит девушка. На ней великолепный серый брючный костюм. Черные туфли на высоком каблуке, темные волосы и задумчивый грустный темный взгляд. И скорее всего, грустит она все о том же. Так и хочется подойти, присесть рядом и… И что же дальше? Откровенного разговора все равно не получится. А если я по какой-либо причине покажусь ей неприятным, то и вовсе никакого разговора не получится. В отношениях мужчины и женщины чаще всего все решает какой-то один миг. Но этот миг, к сожалению, далеко не всегда происходит при первой встрече. Но что же тогда происходит при первой встрече? Почему, например, красивые привлекают, а некрасивые отталкивают? Ведь и у тех, и у других в глазах мелькает тоска любви. Впрочем, дело здесь в первую очередь даже не в красоте. Потому что часто бывает, что, как говорится, ни кожи ни рожи, а взгляд не отвесть. По-видимому, здесь главное, чтобы тело всего лишь не разрушало иллюзии, создаваемой нашим воображением.
Есть некое внутреннее ощущение, безошибочно указывающее на… На что? Попросту говоря, я могу сразу же определить, с кем бы я мог оказаться в постели, а с кем — ни при каких обстоятельствах. И между этими двумя полюсами есть довольно большое количество безразличных мне женщин. Таким образом, все женщины делятся для меня на эти три основные категории, и дело здесь вовсе не в красоте.
Девушка в сером брючном костюме выглядит очень притягательно. И притягивает она не красивыми чертами лица, а прежде всего явным присутствием какой-то внутренней жизни. Это самый настоящий магнит, самый настоящий заряд электричества, мощный женский потенциал, который, наверное, всегда притягивает близкий по силе мужской. И случается все только тогда, когда и не надо ни о чем говорить. Вот, допустим, я сейчас подойду к ней и просто посмотрю ей в глаза. И сразу все станет ясно. Чаще всего бывает достаточно одного взгляда.
Но я не подойду к ней — она слишком напоминает мне Вику. Ее взгляд мне уже хорошо знаком.
Вику я как-то недавно встретил здесь. У нее, в отличие от меня, все нормально; муж, дети. Да она и создана для такой вот нормальной жизни. А я что же? Выходит, для нормальной жизни не создан? Ведь нет же? Но почему же тогда мне до сих пор так не везет в этом? Вот, например, с той же Викой. Почему я не остался с нею? Возможно, немного перебесившись, я бы стал вполне счастливым? Она бы меня поняла. Но мысль о том, что она была бы сейчас моей женой, почему-то все же не греет.
А Ольга? Но это и вовсе не вариант для семейной жизни. Это уже даже не плоть, а то самое ненасытное мясо, о котором так много сказал миру Марко Феррери[5]. Это та самая «империя страсти», которая ведет лишь в Содом де Сада. Когда остается лишь есть ее кал, запивая ее мочой и уже не зная, что бы придумать еще похлеще. Да только вот из тела более ничего и не выжмешь. А что было в Ольгиных глазах? Пожалуй, одна лишь неуемная жажда страдания. Она ждала от меня полной отдачи. И я должен был отдать ей всего себя. И под этим «всем» разумелось отнюдь не тело, а дух. Но если бы она дождалась от меня этого, то выплюнула бы потом, как потерявшую вкус жвачку.
А вдруг я это все придумал? Вдруг я оказался попросту трусом? А она — единственным и никем не понятым на этой земле рыцарем любви? Как велико было страдание в ее глазах в тот миг, когда она появилась на вокзале. Даже не глядя на нее, я чувствовал этот взгляд всей своей кожей, всеми своими печенками и когтями. Когтями того черного кота, который сидел у меня в груди и рвал, рвал внутренности безжалостно и неумолимо.
Какая-то последняя слабая толика здравого смысла удержала меня тогда, запихала в вагон, запрещая даже боковым зрением поворачиваться к платформе. И это последнее ощущение реальности, словно сам Господь Бог, вывело меня из Содома и Гоморры. Но если бы я оглянулся, я бы на все века превратился в соляной столп от того бесконечного потока слез, которым следовало бы оплакивать мою участь.
Но почему я столь непоколебимо уверен, что все было бы именно так? Может быть, мое знание есть никакое не знание, а навеянный тысячелетней культурой предрассудок? И я просто-напросто, следуя опыту большинства запрограммированных болванов, трусливо и глупо отказался от единственно возможного истинного счастья любви — всепоглощающей, не признающей никаких компромиссов и условностей? Ведь рана моя до сих пор болит. И я знаю, что эта боль останется во мне до самого конца моих дней. Она, словно удар кнута, словно неумолимое memento mori, будет теперь сопровождать каждый мой поступок, связанный с отношением к другому человеку, к женщине. Ах, Вологда, Вологда, вечная моя боль. Рассек я себе в ней грудь. И съемку тогда запорол. А если бы не работа, я бы попросту погиб. Но почему погиб? Почему я так уверен, что именно погиб бы, а не возродился для новой жизни?
Все эти вопросы так и остаются без ответа. Да и возможно ли вообще ответить на вопрос, что было бы, если бы… Если бы на такие вопросы имелся исчерпывающий ответ, то и не было бы на земле никаких трагедий. Однако вся наша беда заключается именно в том, что пока не умрешь — не поверишь в то, что смерть действительно существует. А когда умрешь, это знание тебе уже не поможет.
А потому мне следует быть благодарным ей. Ей, нанесшей мне рану, но пощадившей. Ей, позволившей мне заглянуть в глаза смерти, но отпустившей. Потому что это она тогда отпустила меня. Она не сказала мне: «Останься!» Она только смотрела тем своим светлым бездонным взглядом, как бы говорившим: «Вот я. Выбирай — жизнь или смерть». И я выбрал жизнь. Потому что, выбрав смерть, я бы поставил на мясо, которое в таком случае честнее и проще сразу же расчленить и съесть. Ибо только так его действительно можно полностью удержать для себя. И не делить его. Уже никогда и ни с кем более. Марко Феррери прав.
Ну, вот и трамвай. Теперь, если с ним в пути ничего не случится, я, возможно, успею еще и кофе выпить. А ведь было целых три часа. Три часа преодолевал я расстояние, которое на метро преодолел бы минут за пятнадцать — двадцать. Правда, от метро там еще пешком минут десять. Но мне не было надобности спешить. Зато была надобность подумать о многом.
Во-первых, сейчас я выезжаю в Вологду. И мне просто необходимо внутренне подготовиться к встрече с этим непростым для меня городом. Ах, какой все-таки молодец Валерий Палыч. Теперь — будет фильм.
А во-вторых, я только что расстался с женщиной, которая… Неужели я нашел то, что искал?
А что я искал? Какого выражения в глазах женщины ожидал, наполняясь внутренним беспокойством? Если спокойный и надежный взгляд доверчивости мне уже скучен? А дерзкий и требовательный взгляд смерти еще страшен?
Взгляд, который провожал меня этим утром, не ждет и не осуждает. Не наивен и не умен. Не насмешлив и не ироничен. Этот взгляд спокоен и мудр. Это и мать, и жена, и любовница. И маленькая девочка, и важная дама. И все это как бы не всерьез. И в то же время — бесконечно серьезно, потому что это настоящая жизнь, и смерть у нее будет тоже настоящей. И как бы не всерьез, потому что она прекрасно понимает, что плоть не удержать. Что плоть — это только мясо, камень, дерево, и ничего более. И если ты владеешь душой, то тебе незачем беспокоиться о теле. Если же ты стремишься во что бы то ни стало овладеть телом и удержать его при себе, то непременно потеряешь душу.
А ведь как странно: все окончательно решилось в тот день, когда я уже и не ждал. А она пришла. И у нее был тот самый взгляд. Спокойный, как у матери, которая просто приходит к больному сыну и без лишних разговоров делает все, что нужно.
ebooksa