Единственное число любви

…В городе стояла жара. Проснувшись в первое воскресенье июня в залитой солнцем квартире, я вдруг ощутила вокруг себя совершенно невыносимую пустоту. Я заставила себя подняться с постели и стала заполнять ее хозяйственными хлопотами, но привычные мысли о возвращении Кирилла растворялись в душном воздухе, и легче не становилось. Тогда, решив дать им материальное подтверждение, я отправилась к нему.

Здесь все оставалось таким же, как в утро нашего прощания, и только пятно ржавчины под неплотно закрытым краном да скопившаяся пыль говорили о давнем отсутствии хозяина. Медленно обойдя квартиру, я села за письменный стол, за которым когда-то заполняла историю болезни, послужившую началом истории любви. Стол, как всегда, был завален бумагами с пометками Кирилла. В странной надежде найти среди них что-нибудь относящееся ко мне, подтверждающее мое присутствие в его жизни, я пересмотрела бумаги, но все они, как и следовало ожидать, касались только работы…

Я узнала, что картина, которую он снимает, называется «Единственное число любви», и это название… Оно показалось мне категоричным, даже жестоким. Пусть язык и не допускает множества «любовей», думала я, но ведь я, живая женщина, сейчас люблю Кирилла, а раньше любила мужа. Игорь — мое прошлое, от которого я, несмотря ни на что, не готова отречься… А название фильма подразумевало именно отречение.

Впрочем, вряд ли это название придумал Кирилл… Так или иначе, мои воспоминания плавно перетекли в мысли о его неизвестном прошлом.

…Дальнейшее было каким-то безумием. Моя ревность потребовала немедленного выхода, любого. Перерыв ящики письменного стола, я вскочила, едва не опрокинув стул, и заметалась по квартире. Не знаю, каким чудом мне удалось потом замести следы этого лихорадочного обыска, но Кирилл ничего не заметил…

Случившееся не делает мне чести, и я умолчу о нескольких открытиях, сделанных мною на пути к главному.

Пакет с ее фотографиями я нашла на верхней полке встроенного шкафа в прихожей. Самым ужасным было то, что я ее однажды видела. И она некоторое время занимала мои мысли.

Я уже знала, что Кирилл отличный фотограф. Он умеет улавливать самую суть так, что она сразу становится ясна любому зрячему. Но если всмотреться в фотографии повнимательнее, то увидишь и нечто большее — отношение фотографа к предмету съемки, которое часто оказывается совершенно неожиданным, парадоксальным. Великолепные темные розы могут в его исполнении вызывать отвращение, а вид огромной мусорной свалки — нежность… Когда я увидела это своими глазами, восторги по поводу его операторской работы перестали казаться мне преувеличенными.

…Сутью женщины на фотографиях были порочность и равнодушие ко всему на свете, кроме ее собаки, которая присутствовала на многих снимках. Обнаженная, женщина была даже более некрасива, чем я представляла себе после нашей единственной встречи.

Но Кирилл любил ее! Он любовался ею и обожал каждый изгиб ее худого тела — не понять это было невозможно.

Мое знакомство с нею — если это можно назвать знакомством — случилось в самые плохие для меня времена. Я еще искала для Игоря каких-то целителей и экстрасенсов, но уже понимала, что это ничего не изменит. Стояла ранняя весна, люди на улицах чему-то радовались, а моя жизнь стремительно неслась под откос.

В один из таких дней мне позвонила давняя подруга и тоном, не допускавшим возражений, сообщила, что сейчас ко мне приедет. Я еще могла как-то сохранять лицо в поликлинике — но не дома, где в любую минуту дня и ночи мог появиться пьяный Игорь. Отговорившись ремонтом в квартире, я предложила Татьяне встретиться в кафе, но она, минуту подумав, сказала, что сама знает одно интересное место. Отказаться я не смогла.

В мединституте я училась отлично, Татьяна — кое-как, но подруги ближе ее у меня никогда не было. Выйдя замуж за известного кардиолога, она вместе с ним переехала в Москву и теперь работала не по специальности, а устраивала какие-то выставки, часто ездила за границу… С чем-то подобным был связан и ее нынешний приезд.

Я не буду пересказывать подробности нашей встречи, описывать антикварный интерьер гостиной известного художника, в которой мы в результате оказались, — сейчас это не имеет никакого значения, а тогда я все воспринимала сквозь густую пелену своей беды. Но появление этой женщины с огромной псиной произвело впечатление даже на меня.

Никаких норм поведения для нее, по-видимому, не существовало. Войдя в гостиную, она, ни с кем не поздоровавшись, потрепала хозяина по гладко выбритой щеке и, взяв со стола его недопитый бокал, поднесла к своим капризно изломанным губам. Пес стоял рядом с нею, подозрительно осматривая окружающих, и успокоился лишь возле ее ног, когда она села в кресло. Художник продолжал рассказ о своей парижской выставке, но теперь он обращался только к ней. Пришедшая курила, глядя в угол комнаты и всем своим видом демонстрируя брезгливую непричастность к происходящему.

— Господи, неужели это еще кому-то интересно? — вдруг тихо процедила она сквозь зубы, но так, что услышали все.

В комнате на мгновение повисла тишина. А потом, к моему удивлению, художник стал оправдываться. Некоторое время она со снисходительной усмешкой слушала, прежде чем произнести:

— Не узнаю тебя, Шед. Может быть, это влияние твоей новой жены? — Жена художника, миниатюрная блондинка, внимательно рассматривала кольцо на своей полупрозрачной руке и делала вид, что ничто, кроме зеленоватого камня, ее не интересует. — Мне жаль тебя. — С этими словами она лениво поднялась и, сопровождаемая псом, который окинул присутствующих взглядом, не обещавшим ничего хорошего, покинула гостиную.

Потребовалось немало времени и несколько бутылок вина, прежде чем атмосфера гостиной восстановилась.

— Кто эта женщина? — спросила я, когда мы с Татьяной вышли в поздние сумерки Литейного.