— Ещё раз прошу прощения, что дядя так ловко поджал Вас, Аркадий, по процентовке от нашего совместного мероприятия, — виновато развёл руками Губачинский.
— Да я без обид. Любую ситуацию надо оценивать в общем контексте. Когда я был бедный адвокат…
— Бедный адвокат — это оксюморон, — тонко усмехнулся банкир.
— В общем, тогда это было для меня существенно. Сейчас задачи и проблемы выросли. Что там у нас?
Он дал мне подписаться в уведомлениях и согласиях, сделанных задним числом, на которых я размашисто поставил подпись и гневную приписку «возражаю» «безобразие», от вида которых он только усмехнулся.
Само собой, было важно, что банк уведомил Мещерякова в лице меня об изъятии здания по судебному решению, а вот моё отношение к этому событию — это чистая лирика.
— Мне Мещеряков с утра звонил, угрожал.
— О как! Мне пожаловаться дяде? Мы можем его быстро осадить.
— Посмотрим. Пока что это эмоции и не столь важно. А что со зданием физически? Ну, то есть, оно не опечатано?
— Мы наклеили уведомление об изъятии, но его работников не трогаем.
— А там остался кто-то?
— Да. Они нам не враги, как заберём здание, будет разговаривать.
— Поскольку крепостного права у нас нет, то работники не следуют судьбе здания.
Это только отчасти была шутка, но я вызвал у Губачинского-младшего улыбку.
— Да банк на них и не претендует, просто людей не хочется обижать, они-то ни в чём не виноваты. Формально мы им скажем, что все претензии — к их начальнику, но по факту не станем ни силу применять, ни угрозы. Они тоже жертвы ситуации.
— Я попробую сам решить эту проблему, съезжу туда.
— Было бы здорово. Но там же сам этот придурок отирается. Дать Вам с собой моих безопасников?
— Не стоит. Я так сказать, со своим. Не думаю, что он с кулаками на меня кинется.
Из машины позвонил на городской телефон Хорькову.
— Здравствуйте, Аркадий свет Ефимович, — быстрее меня поздоровался чиновник.