Второй выстрел

Теперь — Марфуша… Моя мать десять лет просидела с ней за одной партой. Марфушина мать умерла, когда Марфуша была совсем маленькой. Ее отец был военным и несколько лет таскал ее за собой с места на место. Потом она пошла в первый класс и познакомилась с моей матерью. Через несколько месяцев подоспело новое назначение, а с ним и очередной переезд на новое место. На этот раз Марфуша сильно горевала. Моя мать тоже не хотела с ней расставаться и упросила моих деда и бабку взять Марфушу к себе. Ей, насколько я понимаю, ни в чем особенно не отказывали. После переговоров и уговоров Марфушин отец признал, что девочке лучше вести оседлый образ жизни, и согласился ее оставить. Лет через семь-восемь он погиб в одной из «горячих точек». Мать и Марфуша росли вместе, как сестры. Нетрудно догадаться, кто из них всю жизнь играл первую скрипку. Причем дело тут было не в ситуации, не в том, что Марфуша росла в чужом доме. Дело было в характерах. Марфуша всегда была тихая, кроткая и незаметная, а мать — сильная, властная и решительная. При всем том отношения у них всю жизнь были самые безоблачные, и Марфуша мою мать не просто любила — по-моему, именно это и называется «боготворить».

В какой-то момент Марфуша эмансипировалась и уехала работать в другой город. Сколько времени она отсутствовала, я не знаю. Потом вернулась и месяца через два родила дочь, Соньку. Мне в это время было полгода… Кто был Сонькин отец — неизвестно. То есть я хочу сказать, мне это неизвестно. Мать, наверное, что-то знала, но уж она-то умела хранить тайны — и свои, и чужие…

Теперь Марфуша, разумеется, жила отдельно, но они с Сонькой бывали у нас постоянно, а лето всегда проводили с нами на даче. Отец относился к Марфуше снисходительно-безразлично, а она к нему — как-то непонятно. Мне кажется, она ни разу не взглянула на него прямо — всегда куда-то мимо, вбок, в сторону…

Ну вот, с присутствующими — все. Соньки в тот день с нами не было. Но это было, как бы сказать… значимое отсутствие, потому что вообще-то она должна была там быть. И это тоже лучше объяснить заранее.

Сонька исчезла в середине лета. В июне они с Марфушей, как обычно, приехали к нам на дачу. Все шло своим чередом, пока в один прекрасный день Сонька не собрала вещички и не уехала, не сказав никому ни слова. Это не означает, что она уехала тайком, вовсе нет. Ничуть не скрываясь, она побросала в сумку тряпки и зубную щетку. Просто она никому ничего не объясняла. Помахала рукой — и все. Испарилась. Как будто так и надо.

Сонька была не такая, как Марфуша. Застенчивая, диковатая — да, но совсем не тихая и не кроткая. И потом, Марфуша была… как бы это сказать… большая и плавная, а Сонька — хрупкая, кудрявая, похожая на мальчика, с тоненьким шрамом между бровями, придававшим лицу особое, упрямое выражение. Моя мать считала, что в последнее время она стала очень хорошенькой. Возможно, не знаю — я никогда не воспринимал ее как барышню. Для меня она как была, так и осталась «своим парнем». В свое время она была душой нашей дачной компании. Воображение большинства из нас не шло дальше каких-нибудь «казаков-разбойников», а ее голова была буквально нашпигована идеями разных замечательных игр. Ларчик открывался просто — она читала раз в десять больше всех нас, вместе взятых.

Тут я подхожу к важному моменту. У Соньки было одно качество, для которого я никак не подберу подходящего слова, а между тем, мне совершенно необходимо это сделать. «Книжная» — пусть будет так, что ли… Она была «книжная». Дело тут, конечно, не в количестве прочитанного, а в том, что у нее было какое-то совершенно книжное сознание, она все на свете воспринимала только через литературу и себя постоянно воображала то в одной, то в другой роли. Лучше я объяснить не могу, надеюсь, что и так понятно. Еще она умела говорить «наоборот», то есть, не задумываясь, переворачивать слова и даже целые фразы. Со словами у нее вообще были особые отношения: она любила ими играть, крутить их в разные стороны, придумывать шарады, ребусы, палиндромы. За год до описываемых событий, то есть тогда же, когда и я, она поступила на факультет структурной лингвистики. (Сонька-то как раз и была вундеркиндом: два раза с волшебной легкостью перепрыгивала через класс.) Я не знаю, есть ли прямая связь между структурной лингвистикой и палиндромами, но какая-то, должно быть, есть.

Между прочим, я потому и отнесся к ее отъезду так спокойно, что давным-давно привык считать ее девицей с причудами. Мало ли что, в конце концов, могло взбрести ей в голову! Марфуша ходила как в воду опущенная, но тревогу не била, а это могло означать только одно: она знала, где находится Сонька. Куда более странным, чем Сонькин отъезд, казалось мне поведение окружающих. Когда прошло недели три, а Сонька так и не появилась, я попытался выяснить, в чем дело, сперва у Марфуши, а потом — у матери. Обе отреагировали крайне нелепо. Мать пробормотала что-то нечленораздельное и посмотрела на меня так, как будто я совершил большую бестактность, а Марфуша и вовсе смутилась, махнула рукой и ушла. Казалось бы, тут было, над чем задуматься, и я непременно задумался бы, не будь я так занят собственными делами, а точнее — переживаниями. Иногда у меня мелькала мысль о том, что надо бы поехать в город, разыскать Соньку и выяснить у нее, что происходит, но как-то так выходило, что это мероприятие постоянно откладывалось. Я не могу простить себе этого до сих пор, хотя… вряд ли бы это что-нибудь изменило…

Ну вот, теперь я рассказал обо всех, и можно, наконец, перейти от описания лиц к описанию событий. Итак, мы сидели за завтраком в большой столовой… (По-моему, я повторяю эту фразу в третий, если не в четвертый раз!) Я уже говорил, что атмосфера у нас в доме всегда оставляла желать лучшего, но тем летом началось вообще черт знает что. Это была уже не прохлада, а лютый мороз, сорок градусов ниже нуля. Завтрак проходил в мрачном молчании, и я вполне допускаю, что никто так и не проронил бы ни слова, если б не Петька, который не вникал во взрослые проблемы и до смерти любил поболтать.

— Мам! — начал он, макая сырник в сметану и блестя глазами. — И вы, все остальные, тоже! А мне Саша рассказал одну классную штуку! Скажите им, Саша!

«Наставник» сердито фыркнул.

— Не хотите? Ладно, тогда я сам! Саша рассказал мне про ленту Мёбиуса! Жутко интересно! Хотите, расскажу?

— Очень! — твердо сказала мать. — Очень хотим.

Все присоединились. Петька быстренько сбегал к себе в комнату, приволок ножницы и клей и принялся кромсать и клеить салфетку, трогательно посапывая от усердия. Окончив работу, он пустил свое изделие по кругу. Я добросовестно изучил его и обнаружил на белом салфеточном фоне маленькую черную закорючку.

— А это что такое? Просто клякса?

— Где? Это? Это не клякса, это человек, — пояснил Петька.

Я удивился.

— А зачем здесь человек?

— Сейчас объясню, — заторопился Петька. — Мне Саша все рассказал. Он сказал: может быть, это модель Вселенной. Он сказал, если человек будет все идти и идти по этой ленте, то у него спутаются право и лево. Понимаешь? То, что было право, будет называться лево и наоборот!

— Право и лево, добро и зло… — ни с того ни с сего пробормотал мой отец с самым глубокомысленным видом.