Тем временем новый правитель, чьё имя и титулатура звучали теперь Император Цезарь Публий Гельвий Пертинакс Август, наделённый властью народного трибуна, дважды консул, великий понтифик, отец отчества, принцепс сената приступил к исполнению своих властных обязанностей. И оказались они крайне тяжёлыми, поскольку предшественник оставил дела в «дурном и беспорядочном состоянии»55. Особенно плачевным было финансовое положение. И Дион Кассий, и Юлий Капитолин называют просто смехотворную сумму для необъятной Империи, оставшуюся в её казне после Коммода – 250 000 денариев (1 000 000 сестерциев). Потому в первую очередь Пертинакс занялся наполнением казны. И здесь наследие того, кто так бездарно растратил финансы, помогло новому правителю их восстановить. На продажу были выставлены статуи, дорогое оружие, предметы роскоши, даже домашняя утварь Коммода. Здесь, надо сказать, Пертинакс не только наполнял через торги опустошённую казну, но и показывал всем, сколь бездарным и зловредным для государства было правление недостойного сына славного Марка Аврелия. Вот на что он растранжирил деньги державы и какой постыдный образ жизни вёл!
Особого внимания заслуживает экономическая политика Пертинакса. Он немедленно отменил «все пошлины, придуманные раньше при тирании с целью получать обильные средства – на берегах рек, в портах городов и на проездных дорогах, – он установил прежние свободные порядки»56. Такие меры, несомненно, способствовали оживлению экономической жизни Империи. Более того, Пертинакс решил вернуться к опыту знаменитых предшественников – Веспасиана и Адриана, заботившихся о восстановлении хозяйственной жизни на заброшенных землях, входивших в императорскую и государственную собственность. «Прежде всего, он позволил занимать всякому в Италии и прочих странах сколько кто хочет и может невозделанной и вообще совсем не обработанной земли, хотя бы она была собственностью императора, а проявив заботу и возделав её, – стать её хозяином; возделывающим землю он даровал освобождение от всех податей на десять лет и навеки беспрепятственное владение. Он запретил обозначать его именем императорские владения, сказав, что они являются не частной собственностью царствующего, а общей и народной собственностью Римской державы».57
Надо сказать, что такие меры, принимаемые в Империи ранее при Флавиях и Антонинах, приводили к заметному экономическому подъёму58. Подобная хозяйственная политика, апробированная предшественниками, позволяет судить о Пертинаксе как о человеке подлинно государственного ума. Отсюда едва ли можно согласиться с явно устаревшим взглядом на этого императора как на выразителя интересов прежде всего крупных землевладельцев59.
Если экономические меры Пертинакса напоминали схожие действия Веспасиана и Адриана, то, начав борьбу с политическим доносительством, новый правитель действовал в духе «лучшего из принцепсов» Марка Ульпия Траяна. Вот что писал об этом Геродиан: «Он намеревался ещё больше облагодетельствовать подвластных, как это обнаруживали его планы; ведь он подверг гонению доносчиков в Риме и приказал карать тех, кто находился в разных местах, заботясь о том, чтобы никто не терпел от них вреда и не подвергался неосновательным обвинениям. Сенат особенно, но и все остальные ожидали, что будут проводить жизнь в безопасности и счастье».60 Правда, наказания эти были не столь суровы, как при Траяне. Тот ведь повелел посадить известных римских доносчиков на утлый корабль, обречённый вскоре пойти на дно Тирренского моря… Пертинакс же поступил много мягче, назначив «каждому, навлекшему на себя обвинение в доносительстве, наказание, соответствующее его положению»61. К рабским доносам он проявил совершенную безжалостность. «Тех, кто был схвачен по ложным доносам рабов, Пертинакс после осуждения доносчиков освободил и распял таких рабов, в некоторых случаях он отомстил и за умерших».62 Эти действия нового правителя должны были расположить к нему не только сенаторов, но и остальных римлян, немало страдавших от доносчиков при Коммоде. Но вот иные постановления, проведённые в сенате по настоянию императора, не у всех представителей аристократии могли вызвать одобрение. Так на основании одного из них лица, получившие должность претора от Коммода, но в действительности преторские обязанности не исполнявшие, ныне считались ниже по положению, нежели те, кто трудился реально. Теперь эти номинальные преторы лишались заветной возможности дальнейшего карьерного роста. А ведь преторство было необходимой ступенью для обретения ряда высоких как гражданских, так и военных должностей. Таких же лже-преторов Коммод осчастливил немалое число… Потому Пертинакс неизбежно порождал к себе оппозиционные настроения у части верхов римского общества. И ещё одно решение императора не добавило ему симпатий в сенатской среде. Он распорядился пересмотреть цензовые списки, дабы проверить действительное наличие у представителей сенатского и всаднического сословий необходимой суммы в 400 000 сестерций, каковая обеспечивала право законной принадлежности к ним. В результате немалое число обедневших людей были исключены из состава высших сословий Империи, что, понятное дело, явилось для них жестоким ударом. Поневоле они начинали скорбеть о Коммоде и испытывать самые недобрые чувства к его внезапному преемнику. Наконец, по финансовым соображениям Пертинакс вынужден был сохранить чрезвычайно высокие налоги, введённые в годы правления предшественника, что, увы, шло вразрез с его обещаниями, данными вскоре после гибели Коммода. Здесь дело дошло даже до открытого протеста в сенате, с которым выступил от группы недовольных консуляр Элий Руф Лоллиан Генциан63.
Впрочем, подобные проявления неудовольствия начавшимся правлением не стоит преувеличивать. Число недовольных не являло собою большинства ни в сенате, ни в самих высших сословиях римского общества. Много опасней для Пертинакса оказалась враждебность, быстро утвердившаяся в той среде, которая профессионально обладала оружием. Это были преторианцы и прежде всего потому, что реально им выплатили вдвое меньше обещанного. Особое же недовольство этих воинов вызвало стремление императора восстановить дисциплину, совершенно утраченную гвардией после гибели Коммода. Преторианцы были избалованы привилегированным положением и фактически находились в конфликтах с гражданским населением. Об этом ещё в I веке писал Ювенал:
Дион Кассий так повествует о причинах возникновения заговора против Пертинакса: «Поскольку теперь воинам не было позволено заниматься грабежом, а императорским вольноотпущенникам – бесчинствовать, и те и другие возненавидели Пертинакса лютой ненавистью. Однако вольноотпущенники, будучи безоружными, не затевали ничего, а вот преторианцы вместе с Летом устроили против него заговор».65
Да, Квинт Эмилий Лет, префект претория при Коммоде, в благодарность за высокое назначение, как мы помним, ставший главным организатором (наряду с любовницей императора Марцией) его убийства, очень быстро начал плести нити нового заговора уже против облагодетельствованного им Пертинакса. А ведь тот сохранил за Летом высокий пост префекта претория! Что толкнуло его на это? Возможно, префект полагал, что Пертинакс предоставит и ему возможность прямо участвовать в управлении Империей, подчинится его влиянию. Но вот этого как раз и не случилось. Новый император начал решительно выстраивать собственную политику, с Летом её не согласовывая.
Кого привлечь к заговору, было очевидно. Вот что пишет о настроениях преторианских когорт Геродиан: «В то время как в жизни водворялось такое добронравие и благораспорядок, одни только телохранители, досадуя по поводу настоящего положения, тоскуя по грабежам и насилиям, происходившим при прежней тирании, и по возможности проводить время в распутстве и попойках, замыслили устранить Пертинакса, так как он был для них несносным и ненавистным, и поискать кого-нибудь, кто вернёт им прежний неограниченный и разнузданный произвол».66
Собственно, настрой на новый переворот у преторианцев возник немедленно после гибели Коммода, когда им не понравилось начавшееся свержение статуй погибшего императора. И вот уже в ночь со 2 на з января 193 года преторианцы привели в свой лагерь знатного сенатора Триария Матерна Ласцивия и провозгласили его императором вместо Пертинакса. Ласцивий, очевидно совершенно неготовый к столь решительному повороту в своей судьбе, о каковом он, похоже, и близко не помышлял, от незваных благодетелей удрал и явился к Пертинаксу. Засвидетельствовав свою лояльность новому владыке Рима, он, на всякий случай, счёл за благо вообще покинуть столицу и удалился в неизвестном окружающим направлении. Так вот, мелькнув на Палатине, доблестный Триарий Матерн Ласцивий навсегда вошёл в историю!
Заговор Квинта Эмилия Лета был более серьёзным. На сей раз преторианцы наметили в императоры действующего консула Сосия Фалькона, отличавшегося знатностью и богатством67. В пользу привлечения именно такого кандидата, возможно, говорило то, что именно он в сенате открыто упрекнул Пертинакса за то, что убийцы Коммода Лет и Марция не только не наказаны, но продолжают пребывать в добром здравии и неприкосновенности, а Лет сохраняет высший пост префекта претория. Любопытно, преторианцы сами нашли Фалькона, или же Лет простил ему выпад, в сенатской курии сделанный?
План заговорщиков был следующим: когда Пертинакс покинет Рим и будет проверять в порту Остии как идёт снабжение столицы привозным хлебом, Сосий Фалькон пребудет в стан преторианцев и провозгласит себя императором. Но и этот заговор быстро провалился, поскольку кто-то о появлении нежданного соперника своевременно предупредил Пертинакса. Тот стремительно, несмотря на почтенный возраст, вернулся в Рим и предстал перед сенатом римского народа. В своей краткой речи император напомнил о своей щедрости, проявленной в отношении воинов, и оскорбительно выразился об императорских либертинах. И те, и другие были возмущены, но прямо этого не высказали. Сенаторы решительно были настроены на ликвидацию заговора и на самое жестокое наказание для Фалькона. Вот свидетельство Диона Кассия, сенатора и участника этого заседания: «Когда же мы собирались проголосовать за постановление, осуждающее Фалькона, и уже стали именовать его врагом, Пертинакс поднялся и воскликнул: «Да не случится так, чтобы хотя бы один сенатор в моё правление был предан смерти, пусть даже по справедливому обвинению!» Так спасся Фалькон, который всё остальное время провёл в сельском имении, демонстрируя почтительность и осторожность».68
Но почва для нового заговора оставалась. Его нити продолжал плести державшийся в тени Лет. Не забудем, что помимо преторианского лагеря опасность таилась и в самом императорском дворце на Палатине, ибо дворцовая челядь и придворные ненавидели Пертинакса за резкое уменьшение своих доходов. У императора были, конечно, и преданные слуги, но он оставил их в распоряжении своего сына, пребывавшего вне дворца. Переворот случился 23 марта 193 года. Сам бунт произошёл, судя по всему, спонтанно. Лет, готовя свержение, вёл частую для заговорщиков двойную игру. С одной стороны он вербовал сторонников переворота, с другой клялся в верности Пертинаксу. Это смущало многих преторианцев. И вот, опасаясь, что Лет сдаст их императору и повторится судьба бесславного заговора Фалькона, около 200 (по другим сведениям, 300) воинов с обнажёнными мечами ворвались в Палатинский дворец. Пертинакс узнал об этом тогда, когда бунтовщики были уже на Палатине, о чём сообщили ему жена, а также немногие преданные слуги. Будучи не готов к отражению нападения, император решил попытаться начать переговоры с бунтовщиками и для этого направил к ним Лета. Надо сказать, Пертинакс сделал наихудший выбор! Префект претория вместо увещевания мятежников просто покинул дворец. Потому, когда те ворвались во внутренние покои, император был вынужден сам выйти к ним навстречу69. Дион Кассий так сообщает об этом: «Пертинакс повёл себя то ли благородно, то ли безрассудно, то ли еще каким-то образом – пусть такое поведение каждый называет, как ему угодно. В самом деле, располагая силами, скорее всего достаточными, чтобы перебить нападавших (ведь у него для защиты были и ночная стража, и всадники, и много других людей находились тогда во дворце), и, во всяком случае, имея возможность скрыться и найти себе убежище в том или ином месте, заперев ворота дворца и все прочие двери на пути внутрь, он не стал предпринимать ни того, ни другого. Вместо этого он, надеясь, что его вид устрашит, а речь убедит нападавших, вышел им навстречу, когда они уже проникли внутрь дворца».70 Следующие строки Диона Кассия показывают, почему у Пертинакса не было шансов спастись: «Дело в том, что никто из их сослуживцев-воинов не преградил им путь, а привратники и прочие императорские вольноотпущенники не только не заперли, но и открыли настежь все входы».71 Близкие сведения сообщает и Геродиан, говоря, что немногочисленная безоружная дворцовая прислуга разбежалась72. Пертинакс предстал перед мятежными воинами в сопровождении лишь одного человека – своего спальника Эклекта. Поначалу появление императора привело часть бунтовщиков в смущение, иные даже опустили мечи. Однако, их предводитель – некто Таузий, по происхождению германец-тунгр, выбежал вперёд и нанёс Пертинаксу удар мечом. Его примеру немедленно последовали другие… Эклект отважно защищал своего государя, убив двоих воинов, ранил нескольких и героически погиб в неравной схватке. Дион Кассий, знавший его, так написал о гибели Эклекта: «После этого я, и раньше считавший его прекрасным человеком, преисполнился настоящим восхищением перед ним».73
Убийцы отрубили голову Пертинаксу и, насадив её на копьё, долго носили по городу, гордые своим преступным деянием. Таков был печальный конец этого императора, чьё правление длилось лишь 87 дней, а прожил он полных 66 лет. История, как общеизвестно, не терпит сослагательного наклонения. Мы не можем знать, каким бы было дальнейшее правление Пертинакса, не стань он жертвой убийц. Но даже столь недолгое его царствование говорит о том, что он заслуживает немалого уважения. Ведь Пертинакс прекратил все процессы по обвинению в «оскорблении величества», сосланных по нему приказал освободить, погибших посмертно реабилитировал. Было восстановлено традиционное римское правосудие, где в процессах равно участвовали представители и обвинения, и защиты. Пертинакс решительно отказался от практики произвольных расправ лишь по воле императора. Вернулась гармония в отношениях августа и сената. «Отцы, внесённые в списки» регулярно видели правителя на своих заседаниях. Пертинакс твёрдо гарантировал отказ от наследия «плохих императоров» – казни неугодных им сенаторов. Была усовершенствована денежная система. Повышение массы денария и доли серебра укрепило прочность финансов Империи. Пертинакс подавал римлянам очевидные надежды на возвращение к благословенным временам, когда правили Траян, Антонин Пий, Марк Аврелий… Увы, «бунт, бессмысленный и беспощадный», ибо не было у его участников никаких разумных целей, одна лишь лютая злоба, умело раздутая, не дал утвердиться на Палатине ещё одному «хорошему императору». В Империи наступали смутные времена, грозившие кровавой гражданской войной за высшую власть, каковой она не знала с далёкого 70-го года.
Но пока что убийцы Пертинакса воображали, что судьба высшей власти Рима находится исключительно в их окровавленных руках. Потому, кому быть преемником убитого императора, решалось отнюдь не на Палатине или в сенатской курии, а в стане преторианских когорт. У такового как раз оказался тесть Пертинакса Тит Флавий Сульпициан, который, собственно, был послан в лагерь принцепсом, дабы навести там порядок и не допустить мятежных настроений. К сей ответственной миссии он, похоже, не успел приступить. Но вот, когда стало известно об убийстве правителя, доблестный Сульпициан немедленно отважился изъявить претензии на освободившееся место на Палатине. Потому он сразу повёл разговор с преторианцами, прямо предлагая именно себя без долгих раздумий провозгласить императором. Воины, однако, встретили его властные претензии без энтузиазма и в лагерь он допущен не был. Преторианцев не могло не смутить родство претендента с убитым ими принцепсом. Они вправе были предположить, что, оказавшись владыкой Империи, тот возжелает отомстить за убийство своего царственного зятя74. Тут же выяснилось, что Сульпициан вовсе не единственный претендент на императорский пурпур. У стен лагеря появился ещё один соискатель Палатинского дворца – Марк Дидидий Север Юлиан. Его преторианцы встретили куда более приветливо и, спустив лестницу, позволили ему подняться на лагерную стену. Ворота отворять они не спешили, поскольку сначала хотели выяснить пределы щедрости новоявленного кандидата в августы и его действительные денежные возможности. Они ведь не простили Пертинаксу именно меньших выплат, нежели было обещано.
О происшедшем далее сведения в источниках расходятся. Дион Кассий рисует замечательно яркую картину натурального торга обоих претендентов за право стать императором: «За этим последовала постыдная и недостойная Рима сцена: словно на рынке, как на какой-то распродаже, и сам Город, и вся его держава стали продаваться с торгов. Продавцами выступали люди, убившие своего императора, а покупателями – Сульпициан и Юлиан, надбавлявшие цену в состязании друг с другом, один – изнутри, а другой – снаружи. Понемногу увеличивая ставки, они дошли до суммы в пять тысяч денариев каждому воину, причём Юлиану сообщали: «Сульпициан даёт столько-то, а ты сколько надбавишь?», а Сульпициану говорили: «Юлиан обещает столько-то, а ты сколько дашь сверх этого?» И Сульпициан победил бы, поскольку уже находился внутри лагеря, носил звание префекта Города и первым назвал сумму в пять тысяч, если бы Юлиан не перестал набавлять цену мало-помалу и не предложил бы сразу на целых тысячу двести пятьдесят денариев больше, чем соперник, прокричав об этом громким голосом и показав цифру на пальцах. Воины, зачарованные величиной надбавки и вдобавок опасавшиеся, что Сульпициан будет мстить за Пертинакса, что внушал им Юлиан, впустили последнего в лагерь и провозгласили императором».75
У Геродиана события выглядят иначе. Прежде всего, по его сведениям, Сульпициан находился как раз вне лагеря, а Юлиан оказался на его стене с позволения преторианцев, где и объявил им о своих планах. «Поднявшись, он пообещал им восстановить память о Коммоде, почести и изображения, которые уничтожил сенат, а также дать им свободу делать всё, которую они при нём имели, а каждому воину столько серебра, сколько они не надеялись ни потребовать, ни получить, с деньгами не будет задержки – он сейчас же затребует их из дома. Убеждённые этим и окрылённые такими надеждами воины провозглашают Юлиана императором и требуют, чтобы он вдобавок к своему собственному и унаследованному имени стал называться Коммодом. Подняв военные значки и вновь прикрепив на них изображения последнего, они стали готовиться сопровождать Юлиана. Юлиан, принеся в лагере установленные императорские жертвы, вышел в сопровождении воинов, охраняемый большим их числом, чем это принято; ведь, купив власть путем насилия и вопреки воле народа, с позорной и непристойной дурной славой, он, естественно, боялся, что народ будет ему противиться».76
Кто из авторов более достоин доверия, сказать сложно. Суждения историков здесь расходятся. Есть мнения, что Геродиан ближе к истине77, есть и те, кто не сомневаются в подлинности фактов, сообщённых Дионом Кассием78. Был или не был постыдный аукцион в стане преторианцев, или же это просто художественный домысел Диона Кассия – не столь важно. Главное в ином: в провозглашении Дидия Юлиана императором деньги сыграли решающую роль. И это позорная страница в истории римской императорской власти!
Добившись согласия преторианцев, Дидий Юлиан спешно направился на форум и далее в сенат, дабы узаконить своё провозглашение владыкой Рима79. Застигнутые врасплох и изрядно перепуганные сенаторы покорно выслушали в курии речь Юлиана. Тот не упустил случая ещё и откровенно поиздеваться над ними. «Я пришёл один!» – заявил он в то время, когда курия была окружена вооружёнными преторианцами, иные из которых нагло вошли в сам зал заседаний. В чувствах сенаторов к Дидию Юлиану замечательно переплелись ненависть и страх. Последний явно преобладал, ибо провозглашённый правитель тут же получил все необходимые постановления сената, узаконившие его власть. Отныне он стал именоваться официально Император Цезарь Марк Дидий Север Юлиан Август. Как видим, он не решился принять имя Коммода, хотя многие преторианцы на этом настаивали.
Кем же был этот нежданный владыка Рима? Уже немолодой человек, достигший шестидесятилетия. Карьера его была в целом благополучной и, можно сказать, успешной. Этому способствовали и родственные связи. Его дядей по матери был знаменитый юрист Публий Сальвий Юлиан (юо – 170 гг.), бывший в чести и активно участвовавший в государственной деятельности при Адриане, Антонине Пие и Марке Аврелии. Побывал он и префектом Рима, дважды удостаивался консульского звания. Сам Дидий с детства воспитывался в доме Домиции Луциллы – матери Марка Аврелия, чьё покровительство также способствовало его успешной карьере. Он раньше положенного срока стал продвигаться на государственной службе, побывав последовательно и эдилом, и квестором, и претором. Сам он сумел отличиться на военной службе. Командуя XXII легионом, Юлиан был наместником в Бельгике, где проявил себя хорошим полководцем, победно отразив вторжение германцев, за что удостоился консульства. Дидий успешно управлял рядом провинций: Далмацией, Нижней Германией, Вифинией, был проконсулом в Африке, где сменил на этой должности Пертинакса. С ним, кстати, Дидий Юлиан в 175 году был коллегой по консульству. В целом, перед нами человек, имевший немало достоинств. Когда же он возмечтал о престоле? Вопрос спорный. Согласно и Диону Кассию, и Геродиану, это была импровизация. Нежданная гибель Пертинакса, наличие богатства, позволившего дать щедрые обещания преторианцам, толкнули пожилого и до сей поры успешного человека на роковой путь борьбы за высшую власть в Империи. Другие историки указывают, однако, что Дидий Юлиан вступил в борьбу за власть уже во время правления Пертинакса. Так Евтропий пишет, что тот «был убит взбунтовавшимися преторианцами в результате козней Юлиана80». Примерно то же сообщает и Аврелий Виктор, говоря, что убийцы Пертинакса были подбиты на это позорное дело как раз Дидием81. Думается, историки – современники событий, коими являются Дион Кассий и Геродиан, заслуживают большего доверия, нежели поздние авторы, писавшие в IV веке.
Биограф Дидия Юлиана Элий Спартиан утверждал, что новый император с самого начала старался привлечь побольше людей на свою сторону, прежде всего, денежными раздачами как преторианцам, так и простому народу. Искал он активно и поддержки в верхах общества, приглашая в императорский дворец представителей сенатского и всаднического сословий82.