— Помню…
— Такое слепящее было солнце, но вода словно отречение…
— Помню…
Алиса села, привалилась к стене и, взявшись за локоны, стала задумчиво счищать из волос застывшие прилипчивыми кляксами красные комочки. Смотря как тонкие белые пальцы размеренно, степенно разделяют и разглаживают волоски, Даниил угрюмо покусывал губу и не чувствовал боли.
— Ты думаешь над тем — освобождать отца или нет?
Даниил вздрогнул. Глаза Алисы смотрели, словно не замечая его — прозрачные и пустые, незнакомые в тихой грусти.
— Нет, — мотнул он головой. — Я не буду участвовать в его обрядах!
— Я — тоже, — просто ответила Алиса.
— Но?
Она кивнула:
— Но освобождать его нужно.
— Почему?
— Потому что он зовёт… Потому что ему плохо…
— Но — зачем?
— Чтобы стало лучше. Всем.
Даниил отвёл глаза.
— Всем. Даром. И чтобы никто не ушёл обиженным. — И стиснул кулаки, рассматривая, как белеет напряжённая кожа под темнеющими ногтями.
— Да.
Алиса всё с той же грустью и покорностью судьбе смотрела прямо перед собой и руки механически, но нежно и бережно очищали волоски.
Он разжал кулаки и на расправленных ладонях всмотрелся в линии судьбы. Белые полосы остались от вонзившихся когтей, но кожа осталась нерушимой. Кожа настоящего йаха.