Та сидела, сжавшись в комок, и смотрела вниз широко распахнутыми глазами.
— Мы что, так и должны сидеть и смотреть? — в сердцах схватился за горло бет — голос опять ломался, срываясь в рык и шипение.
Алиса покачала головой:
— Посчитай, сколько жизней он сгубил. Скольких сейчас убили из-за его идей…
— Боже мой, Аля! — рыкнул он. — Ты всё ещё веришь церковникам? Этой банде, жаждущей власти? Этим козлам, что превращают мир в руины? Да они ради поклонения только способны…
Она закрыла глаза и отодвинулась от иллюминатора, стискивая в руках письмо:
— У каждого — своя правда. И не мы мерим, что истина…
Даниил зло сощурился:
— Но мы решаем за себя — на чьей мы стороне!
Алиса всхлипнула, сжимаясь, и стиснула поджатые колени:
— Я не знаю, Даня! Я не знаю!
Бет осёкся, замер болезненно, мучительно беря себя в руки.
— Аля?..
Один из проводников успокаивающе поднял руки:
— Он знал, на что идёт. — И почтительно склонился перед девушкой, настойчиво повторяя: — Прочтите письмо, йахаса. Прочтите!
Она утёрла глаза о колени и расправила смятый в ладонях листок.
— Сестра, если ты это читаешь, значит, я либо уже убит, либо близок к этому…
Сквозь иллюминатор глухо, издалека зазвучали распевные молитвы, выводимые десятком хриплых глоток, более приученных командовать и орать, чем петь. Но йаху хватало и этого, чтобы заметаться и взвыть на кресте.
Алиса беззащитно подняла плечи и стала читать быстрее:
— Долгие годы я был один — неучтённый йах. И сперва моё героическое прошлое не давало им убить меня, а позже — подросший сын. Они рисковали, поскольку знали, что один я безопасен. Но не знали — насколько я безопасен, считая меня настоящим йахом! Но это было не так… Я — лишь тень настоящего. Многое мне передалось с кровью, но не всё. Мне далеко до вас, до истинных, рождённых болью и отчаянием.