– А я уже начал беспокоиться. Сейчас половина десятого. – Он встал и пошёл к кухонной ячейке. – Ты пьёшь кофе? Или какао? Я купил для тебя какао. Растворимый. Надо только налить в порошок молока, и получится чудесный напиток. Все дети обычно любят такое.
Он не стал дожидаться моего ответа, а налил в стакан молока.
– Какао любят все дети, – повторил он, как будто это была какая-то волшебная формула.
Будь мне лет шесть, я бы тут же согласилась. Примерно столько же лет я уже не пила какао. А ведь мне нравилось, когда порошок растворялся не весь. Тыкать ложечкой в коричневые шоколадные островки, плавающие по поверхности; они лопались, и порошок тонул в молоке.
Папен вдохновенно мешал ложкой в стакане и потом протянул его мне. Сама бы я не решилась попробовать такое питьё, но его беспомощная забота растрогала меня. И снова крошечный момент связи, который меня и согревал, и сердил.
Я сделала глоток и потом пошла в туалет. Когда вернулась, он снова сидел за своими бумагами.
– И что теперь? – спросила я.
– Теперь утро пятницы, и трудящиеся бодро и сознательно приступают к своей работе, – донеслось от письменного стола. – Мне сейчас надо будет отъехать, и если хочешь, можешь отправиться со мной. Мы можем поболтать, и я покажу тебе Рурский бассейн.
Я сходу не сообразила, чего мне хочется меньше – болтать с ним или часами раскатывать по этому промышленному району. Кроме того, я всё ещё пребывала в модусе побега. Со мной не могло произойти ничего лучше его отъезда.
– Это звучит заманчиво, но мне, наверное, лучше остаться здесь и пообвыкнуться, – сказала я максимально прагматичным тоном. – Я могу и в магазин сходить. Или прибраться здесь.
– С покупками сложновато, тут надо далеко идти. Поблизости нет ничего. А уборка? Тут вроде бы и так всё пикобелло.
Ну, на этот счёт мнения могли и разделиться. Тем не менее его ответ меня обрадовал, ведь я бы не знала, как тут делать уборку.
– Я просто останусь здесь.
Мы помолчали какое-то время, и я выпила, признаться, вкусный какао, прислонясь к кухонной ячейке, а Папен в это время перелистывал потрёпанную брошюру с картами местности и потом что-то в ней отметил фломастером.
– Что ты там делаешь?
– Я намечаю маршрут на сегодняшний день. Сперва я выбираю, в какой город поеду. Потом район. Я смотрю, когда я там был в последний раз и был ли хоть раз вообще. Если да, там стоит дата. Если прошло больше года, туда можно наведаться ещё раз. А вот здесь я вообще ни разу не был, – сказал он с жаром, тыча пальцем в страницу. – Этот район Оберхаузен для меня терра инкогнита, тут вообще ни одной даты. Итак, с сегодняшнего дня я вписываюсь туда, и потом всё будет отмаркировано.
Казалось, он говорил больше с самим собой, чем со мной. Он снял колпачок со своего фломастера, очертил часть Оберхаузена и вписал дату.
– Оберхаузен, жди, я еду. И потом у меня две точки обслуживания. Одна в Даттельне, и одна в Хердекке. – Он посмотрел на меня, как будто ожидал приказа к отправлению в поход. Или моего мнения. У меня его не было, тем более что я не знала, где тот Оберхаузен или тот Даттельн. Или Хердекке.
– Так, – сказал он.
Он не казался так уж хорошо организованным. Я не увидела у него даже компьютера. У Хейко же было множество этих конторских приборов. Интернет у него был так давно, что можно было подумать, будто он сам его и изобрёл.