Вздрагиваю, потому что лезвие еще сильнее вдавливается в мою нежную кожу. Верный друг уже сходит с ума, истошно воя. Я смотрю на него, пытаясь хоть как-то успокоить.
— Ты поняла меня? — грубый и противный голос касается уха, — И угомони свою шавку, иначе это сделаю я.
Я начинаю кивать как болванчик, пытаясь идти вперед медленным шагом и глажу малыша, успокаивая. Блейд звереет и набрасывается на мужчину. Я успеваю увернуться, чтобы лезвие не полоснуло мое горло поперек. Пока я прикладываю руки к шее и пытаюсь прийти в себя, слышу возню и вой Блейда. В ужасе поворачиваю голову вбок, собака лежит на земле с воткнутым в ребро ножом. Слезы молниеносно срываются из глаз, я кричу изо всех сил и рыдаю.
— Нет, нет, нет, — подлетаю к собаке и прикладываю руку к ране.
— Малыш, маленький мой, живи, — беру лапы в руки и сжимаю их.
Блейд смотрит на меня и тяжело дышит, но не двигается. Я размазываю кровь по мягкой шерсти, попутно вытирая этими же руками слезы.
— Заебала выть, встала и пошла, — незнакомец больно хватает меня под мышки и поднимает на ноги.
Я брыкаюсь, пытаясь вырваться, кричу проклятья. Меня тащат все дальше от погибающего друга, я бьюсь в истерике, молотя кулаками все части тела этого морального урода. А потом чувствую удар и все. Темнота.
Глава 25
Наши дни
Чувствую холод, пронизывающий до костей, зуб на зуб не попадает. Я вся дрожу, дышится тяжело, руки болят словно в оковах. Я пытаюсь пошевелиться, но каждое движение дается с трудом. Простреленная нога ноет, сводит и бьет в легкой судороге. Я пытаюсь открыть глаза, понимаю, что на лице повязка. Кромешная тьма, ничего не видно совершенно. Страха нет, есть только отчаяние и гнетущее чувство неизбежности. Я не знаю, где я, кто меня похитил, что с Блейдом. Вдруг его кто-то из прохожих спас, помог моему малышу. От воспоминаний окровавленного тела любимого пса хочется рыдать. Понимаю, что нужно попытаться снять повязку, отчаянно тру висок о каменную стену, чтобы она сползла, но все попытки тщетны. Кирпич лишь оставляет ссадины на моем лице.
— Эй, кто-нибудь здесь есть? — зову. Не знаю, правильно это или нет, ведь ранее меня не похищали. Но и сидеть здесь в неизвестности нет никакого желания.
Ответа не поступает. Я еще громче начинаю кричать, голос садится, хочется пить. Спустя какое-то время я все же слышу шаги за стеной, уверенные такие и очень тяжелые.
— Чего орешь? — голос незнакомый. Этого человека я точно не знаю, грубоватый, слегка надменный.
— Где я? Кто вы? Как долго я здесь? — поток вопросов так и сыпется.
— Полегче, куколка, — он насмехается, — Мне просто сказали тебя сторожить.
— Тогда дайте мне воды, я еле говорю, — прошу, вытягивая руку вперед.
— Да, горло бы надо тебе смочить, а то еще работать не сможешь, — он противно ржет, а я столбенею.
— В каком смысле?
— Ой, не надо прикидываться невинной овцой, я таких как ты тут повидал сотни.