Желание убивать никуда не делось, зверь все еще хочет крови. Я давлю его желания в своих более человечных, просто помочь, просто защитить. Но даже мне тяжело собраться с мыслями, держать над собой и зверем контроль, когда ее запах меняется. Прошу рассказать все спокойно снова, только для того что бы отвлечься. Руки на ее спине как будто покалывают, причем не от ее тяжести. Но Даша не была бы Дашей, если бы не вывела меня из себя только одной фразой. У нее вообще талант бесить меня, но сейчас скорее всего это мне и было нужно. Отталкиваю ее от себя, говоря какой-то бред, только бы обидеть. Злюсь на нее, на самого себя. Поднимаю чертовую дверь, ставлю ее на место и выхожу, чтобы впервые за две минуты вдохнуть воздух.
Да почему она так… Почему? Судорожно дышу, сжимаю и разжимаю руки. Сумасшедшая, с ней я тоже схожу с ума.
— Козёл! — матерится за дверью.
— Овца! — отвечаю ей тем же.
Лицо горит, я прислоняюсь лбом к двери, упираясь руками по обе стороны от двери. Запах все еще сладкий, он кружит голову, заставляет ее желать до боли. Ну какого чёрта она возбудилась в такой-то момент? Когда она выходит, укутавшись в халат, я все еще не в себе, а зверь так и подавно. Мы снова ссоримся, почти срываюсь и все заканчивается ожидаемо, Даша уходит в слезах к себе в комнату. Да от чего же она такая истеричка, никак не пойму? В ее семье такое поведение норма? Почему просто не взять и не поговорить? Вхожу только когда она снова засыпает, что само по себе странно. Скрутилась калачиком, даже не укрывшись под одеялом. Вздыхаю, хотя зверь просто сходит с ума. Он хочет снова захватить контроль, возможно, чтобы вылечить ее раны, но я все еще чувствую ее сладкий запах и боюсь, что эта тварь помнит мои слова. Смотрю на нее несколько минут, а потом все-таки решаюсь на подобную глупость, все-таки делаю это не в первый раз. У нее просто какая-то удивительная способность резать бумагой себе пальцы, даже листая учебники. Как будто сама книга говорит ей, что учеба это не для нее. Одной ночью, когда я приходил к ней, чтобы поспать наконец-то, заметил эти царапины. Тогда, почти в бреду взял ее руки в свои и облезал их, что бы зажили. До сих пор не знаю зачем это сделал? Может это такое проявление любви зверя? Часто от усталости я начинаю делать то, что бы никогда не сделал сам, но зверь запросто. С той ночи, лечил я ее так несколько раз, в том же состоянии. Можно сказать, это временное помешательство на почве усталости. Сейчас же это я делал вполне осознавая, от того и щеки горели, как у какого-то мальчишки, когда шею ее облизывал. Не знаю, как она не проснулась, но был безумно этому рад. Больше всего мне не хотелось, чтобы она об этом узнала. Пока шею облезал, руки выше запястья к нам пожаловали гости. Ее сестра явилась домой с учебы и целенаправленно направилась в эту комнату. Возможно я бы смог спрятаться, но Даша не вовремя повернулась и по привычке забросила на меня ногу, да еще и обняла. Меня просто укутал ее запах и поддавшись порыву обнял в ответ. Зарылся рукой в ее слегка влажные волосы, вдохнул запах и в блаженстве закрыл глаза, забыв обо всем на свете.
Скрипнула дверь, я не видел и не хотел видеть и слышать ничего. Мне просто было плевать, главное, чтобы нас никто не трогал. Сестра Даши ушла, я даже не заметил этого, как и не заметил, как уснул. Проснулся уже вечером, от того что она во сне повернулась на другой бок. Тяжело дышу, вспоминаю что так и не закончил ее лечить, из-за ее тяжелого дыхания. Одно с ребер треснуло и сдвинулось вперед. Я бы мог его вправить, но не сейчас, когда она спит. Это будет больно, очень больно. Вправляю его только когда она просыпается, как умеет, не вовремя. Как всегда, раздражает меня, бесит до чертиков. Вправлю ребро специально больно, чтобы взбесить ее и перегибаю палку. Что там Ваня говорил о том, что ее лучше не злить, потому что она сходит с ума? Я на своей шкуре в этом убедился, ибо с ее травмами поднять здоровый телевизор — это что-то с чем-то.
— ХВАТИТ! — кричу на нее, чтобы остановить и наконец это получается.
Она опускает телевизор, садится на диван, когда мы только успели здесь оказаться? После брошенного ею торшера или вазы?
— Уходи, — просит, пряча от меня лицо.
Наверное, стыдиться за свое детское поведение?
— Нет, — отвечаю, садясь рядом.
Беру ее за руку, она даже не вырывается. Может быть так же устала, как и я?
— Просто скажи, станет легче нам обоим. Обещаю.
Она смеется, говорить то что я не ожидал от нее услышать:
— Ко многим дурочкам ты так подкатывал?
Забирает свою руку и чувствую, как зверь раздирает меня изнутри. Нет, по-моему, тоже ничего не получается. Ну почему меня связало именно с ней?! Она просто невозможно раздражает! Хватаю ее и усаживаю к себе на колени, и плевать на ее крики, ругань и попытки вырваться. Зверь хочет этой близости, он хочет чувствовать ее запах постоянно. А чего хочу я?
— Такая упрямая, — наклоняюсь к ее лицу, — как и я.
Ее щеки горят, мои тоже. Мы думаем об одном и том же? Нет, вряд ли. Касаюсь ее лба своим, приятное ощущение, но при этом интригующее. Я как будто на грани. Всего несколько сантиметров до поцелуя, чувствую лицом ее дыхание. Эта близость губительна, желание зверя становится моим, но я сдерживаюсь.
— Ты когда-нибудь сдашься мне? — спрашиваю зная, что ответ не хочу знать.
Только бы не сдалась, только бы не влюбилась, лучше злость, лучше ненавидеть, только бы ее глаза, затуманенные желанием не видеть. В ушах грохотом обивается ее сердце, по привычке считаю удары, наклоняясь к ее губам все медленней и медленней. Ее щеки горят, дыхание сбилось, все жду, когда она меня остановит. Хочу, чтобы она это сделала, но моя правильная девочка не останавливает. Я испортил ее, совершенно испортил, и где-то внутри, зверю это нравится.