— И у нас не осталось бы другого выхода, как эту резню устроить, — мрачно подтвердил король, снова возвращаясь в кресло. — Видят Благие, я никогда не считал себя военным гением. И когда за глаза меня зовут Криспином Тихоходом, это вовсе не оскорбление, как полагают безрассудные гордецы. Совсем напротив… Поэтому, когда у меня в голове после встреч с магистром Саттерклифом, а потом и сами по себе стали появляться мысли, мне совсем не свойственные, я насторожился.
Он помолчал, а потом спросил, глянув почему-то на Эйнара:
— Капитан, вам известно, что означает звезда, которую ваш сержант столь кощунственно использовал вместо мишени?
— Он выполнял мой приказ, — поспешно отозвался Эйнар. — Мне и отвечать.
— Благие боги, я не собираюсь его наказывать, — усмехнулся король. — За что, за верное исполнение приказа? Но вопрос был не о нем, а о звезде.
— Символ Семи? — уточнил Эйнар. — Ваше величество, невийцы не дикари, мы тоже чтим Благих.
— Тогда скажите мне, — голос короля сочился скрытой издевкой, — если лучей — семь, в полном соответствии с числом Благих, что означает белая сердцевина?
— Белая? Но это… — Эйнар замолчал, сообразив, что действительно всегда принимал ее как само собой разумеющееся, видя в храмах. — Просто белое место, ваше величество. Место, где сходятся все цвета…
— Все цвета — вот именно. Восьмой цвет, всеобъемлющий, включающий в себя остальные. Кто был восьмым богом, капитан, самым могучим из Благих, пока не пал, обуянный гордыней?
— Ваше величество, это ересь! — возмущенно крикнула магичка. — Разумники не поклоняются Барготу!
— Капитан, главное, не вздумайте сказать это вслух когда-нибудь, — гораздо хладнокровнее и очень серьезно добавил некромант. — Это действительно ересь, подлежащая наказанию. Но что гораздо хуже — это оскорбление Ордена. Вас даже на дуэль вызывать не станут, просто убьют. Безнаказанно.
— Благодарю, милорд, — мрачно сказал Эйнар, оценив предупреждение. — Я запомню. Ваше величество, но если так, почему белый цвет в святой звезде не запрещен?
— А разве он исчезнет, если его запретить? — раздраженно ответил король вопросом. — Разве перестанут рождаться дети, наделенные даром разума? Добрые и умные дети, вовсе не жаждущие поклоняться Тьме и Хаосу. Или объявить их исчадиями Баргота просто по умолчанию? Нет, капитан, принято считать именно так, как вы и сказали: сердцевина Звезды Семи — это просто место, где сходятся лучи. А белый цвет, извольте знать, в Ордене символизирует чистоту разума и намерений, и никак иначе. Разумник способен стать даже великим магистром Ордена, если проявит достаточные способности и будет избран коллегией магистров, — как любой другой маг. Никакого отношения к Барготу! Это ересь, как справедливо сказала леди. Только почему-то никому из боевиков и некромантов, именуемых палачами и труполюбами, не пришел в голову гениальный план заразить кого-нибудь из пленных вольфгардцев барготовой краснухой, а потом позволить ему сбежать. Странно, верно? И это лишь одна из драгоценных мыслей, родившихся в светлом, не замутненном корыстью и честолюбием разуме магистра Антуана.
— Безумец, — безнадежно прошептала леди. — Болезнь же не разбирает, кого поражать.
— Болезнь — нет, — согласился король, — а вот барготов огонь в руках тех, кто пойдет выжигать вольфгардские селения вместе с зараженными, живы они или нет, — вполне разборчив. Против своих не обернется, если не тратить бездумно силу боевых магов на «огненный ветер», а использовать ее только для контроля над алхимическим огнем. Ну разве не гениально?
— Вы должны были потребовать отставки магистра, — выпрямившись, безжизненно холодным голосом сказала магичка. — Он обезумел. Это признали бы целители, магистра отстранили бы от управления Орденом, и всего этого можно было бы избежать.
Бастельеро смотрел на леди с такой нежной жалостью, что Эйнара чуть снова не кольнула ревность.
— Обезумел? Почему? — с горькой ехидцей вопросил король. — Потому что предлагает безупречно ясные и смертоносно эффективные планы, как разгромить врага? Антуан совершил единственную ошибку — не представил их вовремя на суд магистров. Сделай он это — и от управления государством, пожалуй, отстранили бы меня. Если не низложением короны, так ножом или ядом. Потому что Орден, скорее всего, поддержал бы Саттерклифа.
— Никогда! — взвилась леди, едва не вскочив. — Безумца и негодяя, лишенного чести? Призывающего к убийству не просто врага, а целой страны?
— Человека, который настолько дорожил жизнями Ордена, что придумал способ получить решительный перевес и сохранить эти жизни, — отрубил король. — Мы с ним сходились в целях, разнились только способы. Вы уверены, что магистры бы отказались? Сколько ваших друзей погибло, миледи? Молодых и старых, способных радоваться жизни, делать открытия, приносить пользу стране, просто желающих жить! Посмотрите на лорда Бастельеро: его кузен Стефан по-своему был не менее красив, пока ведмачье заклятие не растворило половину его лица, оставив молодого человека уродом. Но он хотя бы жив. А если бы вы вызволили своего друга Маркуса из плена лишенным конечностей, мужского органа, глаз и языка, но все еще живым, как это случилось с некромантом пятого рейтарского полка мэтром Дэнсоном? Вы и тогда проголосовали бы в Совете Ордена за милосердие?