Поклонившись, точнее, изобразив поклон, он вышел. И не успел отойти от закрывшейся двери трех шагов, как в нее что-то грохнуло. Хорошо так грохнуло, от души. Эйнар замер, прислушиваясь.
— Мать барготову и тридцать три ее внука через гнилой мост к бездонному болоту! — раздалось за дверью. — И самого Баргота ночью под одеялом!
В дверь ударилось что-то еще, помельче и полегче. Если в первый раз это явно была многострадальная скамеечка, то теперь… Шкатулка? Письменный прибор?
Эйнар постоял еще с минуту, потом ушел. Спустился вниз и велел Малкольму собирать отряд: всех ветеранов и из молодняка, кто потолковее. До заката еще была пара часов, а ему предстояло поговорить с Лестером и Тильдой. И ни один из этих разговоров не обещал быть приятным. Да что же за день такой, йотунами обгаженный! И когда гнусное невезение переломится к чему-нибудь хорошему?
Все встречные, от прислуги до солдат, шарахались от него, будто утбурда увидели. И можно было не сомневаться, что слухи о новой ссоре с леди уже разлетелись по гарнизону. Да и плевать! Сейчас у него были дела поважнее, чем следить, кто о чем шепчется за его спиной. Дуреха Тильда, дикая кошка вместо жены, проклятый морок и вольфгардский ярл на закуску! Впору самому сбежать хоть к родным йотунам, хоть к местному Барготу.
— Тебя что, лошадь укусила? — поинтересовался Тибо, попавшись ему навстречу. — И судя по всему, бешеная.
— Уйди, а? — рявкнул Эйнар. — Без тебя тошно. Пока не вернемся, ты за старшего.
— А за умного — вообще каждый день, — хмыкнул Тибо. — Так точно, мой капитан!
Он вытянулся и шутовски отдал честь, приложив к сердцу руку с кружкой шамьета. Эйнар, скривившись, прошел мимо, чувствуя себя правым, но почему-то все равно ослом.
— Тибальд?
Кого-кого, а сержанта Мерри Ло не ждала и невольно насторожилась. Что бы ни успел рассказать ему капитан, вряд ли его друг встанет на сторону Ло. Если, конечно, Рольфсон посчитал нужным что-то ему рассказывать.
— Доброго вечера, миледи, — невинным тоном проговорил Мерри и выставил перед собой двумя руками кружку, словно прикрываясь ею от Ло. — А я вам шамьета принес!
— Тибальд… — устало сказала Ло, глядя в честные-пречестные, все понимающие глаза сержанта. — Не хочу вас обидеть, но шли бы вы отсюда… с этой кружкой вместе. Не вводите меня в искушение запустить ею в стену.
— В стену не надо, — просительно вздохнул сержант, плавно, как большой кот, перемещаясь к столу и присаживаясь прямо на него. — Я эту кружечку двадцать лет с собой таскаю, еще из дома. Правда, если вам от этого полегчает, то давайте, что поделать. Посудина — она и есть посудина, это не сердце разбить.
— Да вы философ, Тибальд, — горько улыбнулась Ло, принимая протянутую кружку тоже двумя руками, чтобы в самом деле не уронить. — Благодарю…
Она пригубила сладкий шамьет, который толстые стенки сохранили горячим. Тибальд ответил улыбкой и пожатием плеч:
— Самую малость, миледи. Из университета меня, правда, выгнали задолго до окончания курса, но любому сержанту после дюжины лет службы можно выдавать мантию философа и кафедру.
Он молча смотрел, как Ло пьет, и под этим снисходительным теплым взглядом ее настороженность таяла.
— Это мой муж вас прислал парламентером? — прямо спросила Ло, допив шамьет до горчащего осадка на дне. — Неужели хочет вернуться с извинениями?
— Ни в коем случае, миледи, — ухмыльнулся Тибо. — Как можно? Эйнар-то? Он скорее собственной портупеей удавится, чем уступит, если правым себя чувствует. Знаете, когда боги раздавали смирение да покладистость, наш капитан в другой стороне нашел склад с упрямством и нагреб, сколько смог унести. Только вот сдается мне, миледи, что не в одиночку он тот склад потрошил.