Мысли и слова путаются, переплетаются, спотыкаются друг о друга, сбиваются. Я вязну в этой тине из неподходящих ему определений.
Красивый? Нет, не то. Идеальный? Шикарный? Офигенный? Божественный? Атлетический? Понятия не имею, какое из этих слов можно применить к парню. Разве что все сразу.
Трясу головой, раскидывая по плечам и спине уложенные волосы. Они щекочут кожу, но я не рискую даже почесаться, бегая глазами по чётко очерченному мужскому профилю. Жёсткие и, как я уже знаю, требовательные, горячие, будоражащие губы плотно сжаты в тонкую побледневшую полоску. Чёрные густые ресницы такие длинные, что даже я ему завидую. Кустистые брови, которые так и тянет пригладить пальцами, соединяются на переносице. Лоб нахмурен, его прорезают три глубокие изломистые складки. Кончики пальцев начинает покалывать от желания провести по ним подушечками, расправить, заставить их исчезнуть. На той части мощной шеи, что видна над воротом кителя, часто бьётся тёмная вена, выказывая частоту пульса. Мой шкалит по понятным причинам. Длинные мозолистые пальцы свёрнуты в плотные кулаки.
Одному Богу известно, насколько сильно моё желание притронуться к нему. Накрыть ладонями крупные кисти, завести пальцы под манжеты, проверить наощупь, остались ли на предплечьях шрамы от моих ногтей. А самое пугающее, что я хочу, чтобы они там были. Как память, когда мы окажемся на разных континентах и больше никогда не встретимся. Это ещё одна причина, по которой боюсь сближаться с Андреем. Все аргументы против.
Если быть откровенной самой с собой, то всё куда серьёзнее, чем зов плоти. Сердечная тоска сильнее. И опаснее. Именно в сердце появляются незаживающие раны, в то время как на теле они медленно затягиваются, оставляя лишь рубцы и напоминания. Что будет с вздуревшим органом, если наша игра затянется и зайдёт слишком далеко? Я не стремлюсь это выяснять. Лучшим решением будет просто уйти, а встретиться с Пашкой позже, но рвение услышать глубокий голос и захлебнуться в плотной черноте его глаз берёт первенство, и я шагаю вперёд.
Губы плывут в милой улыбке, волосы развиваются при ходьбе. Ткань платья мягко скользит по ногам.
— О, Андрюша. — выбиваю бодрячком, но сразу немею.
Столько сказать хочется. Признаться. Объясниться. Но всё это будет неверным решением. Роковой ошибкой по завышенной цене.
Парень вздрагивает, будто я только что его разбудила. Его веки, сопротивляясь, подрагивают. Кажется, что секунды растягиваются на бесконечность, пока он открывает глаза и впивается тяжёлым, убийственным взглядом в моё лицо. Не перестаю улыбаться как дурочка. Прячу руки за спиной, сцепив пальцы в мертвецкий замок. Он смотрит на меня. Смотрит и смотрит. Мне становится не по себе от такого пристального внимания и изучения. Обсидиановые котлы курсируют по моему лицу. Под его взглядом ощущаю себя без косметики голой. Платье плавится вместе с кожей. Мне становится до невозможности жарко. Лёгкие перегреваются от усиленной работы. Сердце изо всех своих сил стремится вырваться из груди, превратившейся в жерло действующего вулкана. Вскипает всё нутро. Ладони потеют. Пальцы дрожат от усилий, с которыми я напрягаю жилы, призывая тело оставаться на месте и не шевелиться. Подворачиваю губы, когда от тёмного взгляда их начинает печь. Щёки распаляются, словно я голову в включённую духовку сунула. Силюсь хоть что-то из себя выдавить, пошутить, сказать какую-то колкость, дабы разрядить обстановку, но горло сжимается настолько, что даже дышать получается с огромным трудом. Судорожно тяну заряжённый, будто во время грозы воздух, широко раздувая ноздри. Зря. Стоит ему оказаться внутри, как он расходится болезненным электричеством от грубого голоса Андрея.
— Чего тебе? — рыкает недовольно психопат, отводя взгляд в сторону.
Короткое мгновение эйфории сменяется куда более привычной злостью. Чего я в самом деле ждала? Что встретит меня с распростёртыми объятиями? Скажет, что скучал? Я ведь… Ну уж нет! Никто не будет так со мной разговаривать! Вулкан бурлит. Начинается извержение. Но Дикий даже за все деньги мира не узнает, что делает со мной его холодное безразличие. Не узнает!
— Ничего. — отсекаю скучающе. — Шла к Пашке поздороваться и увидела тебя. Решила сказать привет.
Он становится мрачнее грозовой тучи. Грудь надувается колесом. Шея краснеет. Зубы скрипят. Но вот здесь не уверена, чьи именно.
— Сказала? Молодец! Иди, куда шла. — рыкает, маша раскрытой ладонью в направлении жилой части казармы.
Язык закусить не успеваю. Слова летят раньше, чем затыкаю рот:
— Фуф, да что с тобой не так? — ненамеренно завышаю тональность голоса. — Я просто поздоровалась, а ты ведёшь себя как помешанный!
У меня за рёбрами начинается гневный колотун. Руки чешутся вцепиться в наглую физиономию психопата. Без царапин на щеке он выглядит не таким мужественным!
— Я в наряде стою. А если бы и не стоял, то не хочу, чтобы парни думали, что у меня есть какие-то дела с дочерью Царёва! — полукриком-полушёпотом добивает он, размахивая лапами так, что между нами ветер гуляет. — Так что давай топай! До свидания!
Грудная клетка в секунду сжимается. Бедному, сумасшедшему сердечку становится тесно. И, damn, больно. Оно забивается в дальний угол и, притихая, скулит от разочарования и обиды. Так и подмывает притиснуть руки к груди и утешить его. Глупое-глупое сердце. Такое наивное, доверчивое, влюбчивое, выбирающее не тех.
Со мной происходит что-то максимально странное. Злоба тухнет под ледяным дождём ненависти, которой меня поливает Андрей. Холодной воды становится так много, что она переполняет глаза. Все слова и желания тонут в этом потопе. Сдуваюсь, как дырявый шар. Только чтобы не потерять достоинство, иду в посланном направлении. По дороге есть туалет, и плевать, что туда может зайти кто угодно. Мне нужна всего минута прийти в себя.