— Да… Тем более это — не свидание, а деловая встреча, интервью для газеты, так что у нас всего одно было в активе, рано… Ой!
Лариса без церемоний села к нему на колени и приникла губами к губам. Столь же быстро соскользнула и отодвинулась.
— Теперь — свидание? Но больше ничего не будет, мама у меня такая, что ворвётся в любую секунду без стука.
— Жаль… Клянусь, очень понравилось и не прочь ещё.
— Нет! Уж лучше расскажу, что было, что будет, чем сердце успокоить. Знаешь такой город Черновцы, на западе Украины? У границы с Румынией. Небольшой, полтораста тысяч.
— Слышал, но не был там.
— Я оттуда. Папа — украинец, мама — румынка, но тоже фактически украинка. Западенцы. Читал про таких?
— Националисты.
— Именно! Любимый анекдот: Який найкращий пам’ятник нашому герою Бандері? Шибениця з москалем і щодня свіжим! Не понял? Вопрос: Какой наилучший памятник нашему герою Бандере? Ответ: Виселица с русским, и чтоб каждый день — свежий. Вот в таком окружении я родилась в шестьдесят втором году, всего несколько лет спустя, как последних защитников незалежности от москалей добили в лесах и горах. Но мой папа быстро сориентировался: национализм — это путь в никуда. И стал ревностным коммунистом. Быстро вырос, там не слишком много было желающих служить «клятым кацапам». Даже фамилию сменил с украинской Гусаченко на Гусаков. Переехали в Киев, его взяли в ЦК Компартии Украины, потом довольно быстро перевёлся в Москву, Хрущёв туда многих перетянул, мы, правда, попали уже после его снятия. Но оставались другие из Украины, помогали друг другу, когда не спорили за одно и то же место. Поскольку на папе висит вечное подозрение в «бандеровском» прошлом, он — самый яростный коммунист из мне известных. Сорвал у меня со стены постер Deep Purple и растоптал, потому что их музыка не соответствует марксистско-ленинскому стилю в искусстве.
— За столько лет наверняка и сам себя убедил в коммунистических идеалах. Это же, наверно, хорошо?
— Наверно. Мама ему подпевает… Но… Андрей, они неискренние. Оба. А ты совершенно другой. Говоришь даже о тех вещах прямо, что выставляют тебя не в самом выгодном свете. Признался, что испугался на станции, что боялся быть схваченным патрулём у «Созвездия». Ты — натуральный, настоящий. Вот почему и прыгаю к тебе на коленки… Но-но, товарищ старший лейтенант, ручки просьба держать при себе, если мама застукает хоть намёк на личную жизнь единственной дочки, никакое тхэквондо не спасёт обоих. Уж больно разные весовые категории.
— Потерплю, с трудом. Убрал ручки. Постой… Мы с тобой одного года?
— Да. Поступила в МГУ в шестнадцать, по папиному блату. В двадцать один закончила. Тем же макаром сразу попала в «Известия», не отрабатывая распределение в районке. Да, в редакции ношусь аж шкура горит и подмётки отлетают, чтоб доказать: что-то стою сама, а не просто дочка цековского Гусакова. Ровно как и ты.
— Оба пострадавшие от величия родителей… Ларис! А покажи ката.
Она наклонила голову и иронично прищурила глаз.
— Сходи как бы в туалет. Он рядом с ванной. Я переоденусь. Жульку можешь оставить, пусть подглядывает.
Андрей специально задержался, дав ей чуть больше времени. Когда вернулся, Лариса сменила джинсы, туго обтягивавшие тонкие ноги, на спортивные трико. Домашние босоножки скинула и осталась с голыми ступнями. Дала ему две боксёрские лапы, сама надела лёгкие перчатки.
— Ката в тхэквондо называется пхумсэ. Но здесь места мало, снесу что-нибудь или Жульку растопчу. Лучше покажу атакующие связки. Подними лапы выше.
Если бы удары попадали в голову и в корпус, а не в лапы, про развилку промолчим, его бы уже увезла «скорая», понял Андрей. Молотила она настолько быстро, что, будь это настоящий поединок, он даже не успел бы попытаться хоть раз ответить. Закончила эффектным прыжком и ударом с ноги.
Позади него распахнулась дверь.