А тут вдруг оказался помощью.
– По цепи передайте, – орё,т пытаясь перекричать ветер, подсотенный Колышев, – без приказа не встаём, соблюдаем радиомолчание.
Саблин, как приказано, крикнул дальше, поймав ртом немного песка. Выплюнул песок. Ничего кругом не видно, ватер свирепеет с каждой минутой. Шесть часов вечера, а солнца не видно вообще. Казаки лежат в темноте от песка и пыли.
А тут ещё в совсем недалеко тяжко бухает «двести десятый». Взрыв поднимет тёмную гору, которую ветер тут же уносит на запад.
Дело не шуточное, Аким сразу хватается за лопатку.
– Хрен ты тут куда закопаешься, – кричит Карачевский.
Аким не может понять, о чём он, пытается воткнуть лопату в грунт, но натыкается на камень. В другом месте хочет, опять под песком камень. И еще раз пробует – опять неудача. Везде камень.
– Бетон, – орёт Володька, – везде бетон.
– Бестолку, – кричит им Колышев, он лежит как раз между Саблиным и Карачевским, – это взлётка.
Ни Карачевский, ни Аким не понимают его.
– Отсюда взлетали самолёты, – объясняет подсотенный. – Это всё огромное забетонированное поле.
Аким кивает ему, что понял.
Но ничего не понимает, он не может понять, зачем люди в прошлом таким дорогим бетоном бетонировали такие огромные площади.
Он прячет лопатку, и группа продолжает просто лежать, ждать. Их присыпает песком, наметает кучи с левой, восточной стороны. Может, оно и к лучшему, если прилетит осколок с востока, то это ещё один слой защиты. Только просто вот так лежать и ждать тяжело. Всегда тяжело ждать начала боя.
На западе от них, в трех сотнях метров, один за другим бьют двести десятые. Четыре штуки подряд, все в одно место.
– Танк засекли, – кричит Колышев. – По нему бьют.
– Не иначе, – соглашается Карачевский.
– Не попадут, – уверен офицер, – ветер сильный.
Володька соглашается, в стихнувшем на секунду ветре он говорит:
– Да, пусть кидают по танку, всё равно не попадут, хорошо, что шторм начался.