Тяжесть слова

— А она сильно обиделась? — осторожненько поинтересовалась я.

— Ну… не знаю… — задумчиво протянула наагаришейя. — А что такое?

Словами не передать, как я себя паршиво ощущала, но, боги свидетели, сил переступить через себя не было. Я не знала эту Донгешу, но почему-то уже недолюбливала. Особенно, как вспомню, как она на наагасаха смотрела. Последней гадостью себя ощущала, но все же произнесла:

— Как-то нехорошо я себя чувствую… подташнивает что-то.

За спиной тут же оказался обеспокоенный наагасах. Я почувствовала себя еще гаже из-за своего вранья.

— Переволновалась, прилечь тебе надо, — решила наагаришейя. — Перед Донгешой сама извинюсь. Скажу, что тебе плохо стало.

Наагасах молча поднял меня на руки и пополз в сторону спальни. Я спрятала лицо в складках пледа. Не хотелось, чтобы на меня глазели другие наги. Вдруг с кем- нибудь в коридоре столкнемся. Уже в полумраке спальни я не выдержала мук совести и тихо призналась Аршавеше:

— Я соврала. На самом деле я себя нормально чувствую.

Рука, которая гладила мою голову, замерла. Я сжалась, мучительно ожидая его реакции.

— Почему? — только и спросил он.

— Я сама не знаю, — слегка заикаясь, произнесла я. — Мне эта Донгеша не нравится почему-то… Хотя я ее совсем не знаю, — на мгновение умолкла, а затем выпалила, решив, что уж лучше пусть знает, чем таскать такое на душе: — Помните… помнишь, я говорила, что приму и жену, и любовницу, и… кого угодно? Так вот! Я…ну… мне… — я замолчала, а почти зло выдала: — Поменялось что-то! Мне теперь сама мысль не нравится, что кто-то еще может с тобой быть. Я знаю, что это неправильно с моей стороны. Я обещала совсем другое, а теперь так себя веду. Но я попробую взять себя в руки! И… Ты чего?

Наагасах трясся от смеха, а затем расхохотался в голос. Я тут чуть не плачу, разрываясь между своими обещаниями, данными ему, и какими-то странными неприятными чувствами, а он смеется.

— Дурочка! — наконец с чувством протянул он. — Малолетняя.

Я удивилась, отметив, что за малолетнюю на него можно обидеться, но только и спросила:

— Почему?

— Краса моя, — самым хитрым тоном произнес он, — своего мужа ты можешь ревновать столько, сколько хочешь.

— Я ревную? — удивилась я.

— Да, и мне это очень приятно, — наагасах расплылся в улыбке.

— Мне неприятно! — возмутилась я. — Это очень неспокойное чувство.

Наагасах ненадолго замолчал, а затем вдруг предложил: