А я… я приблизилась, рассматривая сильную шею, галстук с ослабленным узлом, воротник рубашки. Руки птицами взмыли вверх и легли на сильные плечи, а я шагнула вперед, прижимаясь к его телу и вдыхая… господи, вкусный-то какой. Чудесный.
Разум медленно окутывал туман желания. Все, что мне хотелось, это быть еще ближе, прижиматься сильнее… позволять больше и ему и себе.
Эштон держал слово, стоял спокойно, хотя по мощному телу прокатывалась дрожь. По моим губам скользнула удовлетворенная улыбка. Большой, сильный, красивый… и дрожит от моих прикосновений. Это пьянило.
Я впервые прикоснулась к нему губами. Начала с шеи, удивляясь легкой прохладе кожи, по моим воспоминаниям он был необычайно горячим.
Под губами бешенно трепетала жилка… поцеловала ее и двинулась дальше, изучая волевой подбородок… целуя уголок губ. Он прерывисто выдохнул и прошептал:
– Не мучай…
Улыбнулась и, внезапно осмелев, накрыла его губы едва ощутимым поцелуем и замерла, не зная, что делать.
– Можно я тебя обниму? – выдохнул мужчина, стискивая кулаки в нескольких сантиметрах от моего тела, но держа слово и не касаясь без разрешения.
– Можно… – шепнула в ответ, смешивая наше дыхание и замирая от невообразимой интимности момента.
Его руки невесомо скользили по моим ладоням все выше и выше, пока не коснулись плеч, и тогда Эштон осторожно заключил меня в объятия, прижимая к себе, и ,наклонив голову, зарылся носом в мои волосы.
Мы простояли так несколько минут. Я едва дышала от нахлынувших эмоций. Их было невообразимо много. Волнение, трепет, желание и легкий страх, потому как подсознательно я все равно ждала, что вот-вот нежные объятия могут смениться страстными, и меня снова не будут слушать.
Он приподнял мой подбородок и, заглянув в глаза, снова спросил:
– А можно уже я тебя поцелую?..
Теперь дрожала я. Внизу живота поселился холодок, в груди горел пожар, а губы покалывало от желаний прикосновений.
– Да…
– Маленькая моя.
Он наклонился, целуя, в отличие от меня Эштон явно знал, что нужно делать.
Трепетные, легкие прикосновения, как крылья бабочки, невесомая ласка языка, это все затягивало меня в радужную бездну, где были только его губы, руки, запах и совершенно не было выхода.
Он оторвался от меня, когда ноги окончательно ослабели, и я почти висела на руках Эштона с таким туманом в голове, что, наверное, делать со мной можно было совершенно все, что угодно.
Он ушел, не прощаясь.