Выйти замуж за злодея

22
18
20
22
24
26
28
30

   — Застегни!

   — Ага. — Она соскочила с дивана и проворно справилась с мелкими крючками.

   Платье, перешитое Микой, сидело идеально. Скромный вырез, оставляющий простор для фантазии, скрывал грудь. Тонкий блестящий материал подчеркивал женственные изгибы, а рукава перестали врезаться подмышки. В глазах моментально вспыхнули блестящие звездочки. Если бы радужки окрасились желтым пигментом, выглядело бы жутковато, как раз распугивать клерков в коридорах башни Гард.

   Я намазала губы алой помадой, превратив рот в кричащий мазок. Выглядело агрессивно и оглушительно. В стародавние времена древние нимфы всегда надевали красивые наряды и ярко красились перед тем, как совершить месть. Правда, они-то рисовали горизонтальные полоски на щеках, но будет странно заявиться к властному болвану полосатой.

   Через зеркало я увидела, как бледная, словно при смерти, Рута из дверей следила за тщательными сборами.

   — Не делай этого! — тихим, еще сохранившим сиплость голосом горячо забормотала она. — Не порть себе жизнь! Он, конечно, мерзавец, но за убийство Соверена Гарда тебе грозит смертная казнь. Подумай еще раз!

   — Чего? — наконец вернула я дар речи.

   — В смысле, чего? — растерялась подруга. — Ты надела золотое платье и приготовила туфли на шпильке, подвела глаза и накрасила губы. Сразу видно, что или соблазнять его собралась, или кроваво мстить. Ты ведь не хочешь его соблазнить? В середине дня — это неприлично.

   — Рута, ты порошков от боли в горле не переела? — уточнила я.

   — Ну, может, проглотила парочку лишних… — замялась она и засеменила за мной следом, когда я направилась в кухню, где в жестяной банке, припрятанной в шкафу, мы хранили наши скудные хозяйственные сбережения.

   — Зачем ты забираешь наши деньги?

   — Хочу сделать первую выплату по долгу. Пусть знает, что меня нельзя купить, как деревянную коняшку, — хмуро сказала я, запихивая несколько ассигнаций в крошечную сумочку. Жаль, что объемный ридикюль, куда легко помещалось священное «Домоводство», смазывал образ ослепительной мстительницы. Нет-нет, с потрепанным ридикюлем под мышкой источать надменность и выпячивать оскорбленную гордость было решительно невозможно!

   — Ты там не замерзнешь? — жалобно причитала Рута, пока я обувала туфли на шпильках.

   — На улице весна, — подбодрила я сама себя.

   — Весна — когда ты в плаще, а в одном платье — это не подогретая зима, — протянула она со столь трагичными интонациями в голосе, словно отправляла меня на смерть и прощалась навсегда. — Ты же ненавидишь холод!

   — Не обледенею. Помнишь, как говорила бабка Шейрос? — Я поправила платье. — Красота требует жертв.

   — Мне она говорила, что женщина рождается или умная, или красивая. И всегда так жалостливо по голове гладила.

   — Это потому что тебя — она считала умной.

   И все-таки Рута оказалась права… Весна-то в этом году наступила неправильная, холодная! Природа с ума сошла, если согласилась оживать в столь отвратительную погоду. Покрытые слабым зеленым пушком деревья грелись в солнечных лучах. Пробивались сквозь толщу земли несмелые зеленые травинки. Им всем было тепло. А дитя природы, гордая нимфа, синела от холода. Как-то в эпичный план по эффектному вторжению в личное пространство спесивого властного болвана никак не входила смерть от переохлаждения.

   В пойманный кеб я забиралась с видом «на общипанном грифоне не подлетишь, на хромой виверне не подъедешь», но едва извозчик закрыл дверцу, как плюнула на гордую осанку, скукожилась на сиденье и начала трястись. Одно радовало: если верить энциклопедии, дрожь — это самопроизвольное сокращение мускулов для согревания тела и внутренних органов (не спрашивайте, откуда мне это известно). В общем, сидя в холодном пахнущем кошками и чужими резкими духами салоне, я самопроизвольно, без печки и шарфа, отогревалась. Зато страдать от уязвленного самолюбия уже была не способна.