– Когда? – только и спросил шеф.
– Сейчас, – твердо сказал я. – Я у арочных ворот в Нескучный сад. Тех, что выходят на Ленинский проспект.
– Понял, – произнес шеф и отключился. Хорошо все же иметь в начальниках понятливого человека…
Мы стояли недалеко от дома, где жили Чекулаевы, всего часа полтора, как мне позвонил Ермаков.
– Выдвигайся, – сказал он в трубку. – Мы едем ее брать.
Я дал команду нашему водителю, и через три минуты мы уже были у подъезда, в котором жили Чекулаевы. А еще через полчаса приехал Ермаков с двумя оперативниками.
– Это со мной, – сказал он им, когда мы со Степой вышли из машины и присоединились к их группе.
Мы поднялись на площадку, где жили Чекулаевы. Ермаков дважды нажал на звонок, и когда дверь приоткрылась, резко рванул ее на себя и вошел.
– Полиция! – громко произнес он, показывая открывшей двери Жанне свое удостоверение. – А вот постановление на ваш арест, – показал он ей бумагу. – И постановление на обыск, – Вячеслав Всеволодович показал Жанне еще одну бумагу. – Сева, – обернулся он к одному из оперативников. – Пройдись по соседям и приведи двух понятых.
И тут Жанна увидела Степу с камерой. А потом меня. Ее глаза сделались круглыми. Она вдруг рванулась ко мне, каким-то образом проскочила между Ермаковым и вторым оперативником, и если бы Вячеслав Всеволодович не успел обернуться и схватить ее сзади в охапку, то она выцарапала бы мне глаза: ее сложенные в лапку пальцы с длинными острыми ногтями царапнули воздух буквально в сантиметре от моего лица.
– А-а-а, – дико закричала Жанна, пытаясь высвободиться. Угомонилась она только тогда, когда на нее надели наручники и насильно усадили в хай-тековское кресло.
– Ты снял это? – не оборачиваясь к Степе, заговорщицки спросил я.
– А то, – не раскрывая рта, ответил Степа.
– Молодец, – также не раскрывая рта, чревовещательски ответил я.
Потом Степа немного поснимал обыск, сделал несколько планов с оперативниками, следователем Ермаковым и выключил камеру. Включил он ее только тогда, когда Жанну вместе с Валентином Георгиевичем выводили из подъезда и сажали в машину.
– Ну что, твоя душенька довольна? – поинтересовался Ермаков, когда опера уехали, прихватив с собой чету Чекулаевых.
– А то, – ответил я Степиными словами. – На чем их взяли?
– А ты сам догадайся, – предложил Вячеслав Всеволодович.
Воображение у меня, известное дело, имеется. И еще какое. Поэтому, немного подумав, я начал…
– Итак: Валентин Георгиевич заявляется домой. Он в довольно странном состоянии: раздавлен, разбит и пребывает во гневе одновременно.